Большая стрелка

— Нашего человека кинули, — сказал Хоша.

— А мы кто, чтобы запрещать кидать? Кто мы такие, чтобы запрещать людям работать? — выпятил челюсть Робот.

За пострадавших лохов считалось заступаться западло. Кидала бандиту куда ближе, чем лох. Кидала — это коллега. А лох — он на то и лох, чтобы его стричь.

— Ну, что за тема нарисовалась? Где тут непонятка? — гаркнул Рома. — Или бицепсами меряться будем?

— Не будем, — покачал головой Художник.

— Это вы умно поступаете, — оценил Робот. Куда руднянским меряться бицепсами с Боксером, у которого вышло полное интервью в «Известиях», где он расписывал перспективы развития бизнеса в области и именовался не иначе как известным бизнесменом и меценатом? И все чаще его видели в компании с шустрыми и вечно голодными ребятами из администрации области. Боксер становился фигурой политической. А «Рудня» как были, так и оставались в глазах людей пусть чуть приподнявшейся, но все-таки голодраной шантрапой.

— Падла, — Хоша застонал, когда они вернулись на съемную хату, где их ждал дядя Леша. — Падла Боксер. Что с ним делать?

— Да, он наша проблема, как говаривают американцы, — произнес дядя Леша.

— Козел он, — Художник улыбнулся.

— Чего такой веселый? — подозрительно посмотрел на него Хоша.

После свидания со спортсменами у Художника было какое-то странное состояние. Не подавленное, а приподнятое. Так всегда бывает у энергичного, смелого человека, который доходит до какой-то преграды и перед ним возникает выбор — или ты идешь дальше, карабкаешься, сбивая в кровь пальцы и коленки, а то и просто ломаешь преграду. Или сдаешь назад, и тогда нет у тебя путей кроме кривых, окольных.

— А потому что время пришло — или мы их, или они нас, — сказал Художник.

— Ты Боксеру предъяву решил сделать? — выпятил челюсть Хоша. — Ну, Художник…

— Предъява. Разбор по понятиям. Что ещё у нас в арсенале? Можно на него жалобу в милицию написать — мол, не дает честным братанам трудиться… Хоша, ты что?

— А что?

— Гниду надо давить пальцами. Иначе она будет кусать.

— На, бери, — Хоша вытащил пистолет из дипломата. — Иди, мочи его. И заодно сотню его быков! Давай! — Глаза его налились кровью. Он кричал, и голос становился тоньше. Получалось по-щенячьи, а не по-волчьему.

— Хорошо, валим Боксера, — сказал дядя Лета; — А что потом? В его «совхозе» человек десять спят и видят, как его место занять. Мы им поможем.

— А они в благодарность нас и окучат, — поддакнул Хоша.

— Верно, — кивнул Художник. — У нас время есть, чтобы подумать…

— Что думать?

— Думать. Головой думать, — Художник постучал себя пальцем по лбу.

Через неделю он повстречался с Тимохой в бане, в которой собирались по четвергам криминальные авторитеты. В отдельном, хорошо обставленном номере с мягкой мебелью и видеодвойкой «Саньо» воровской положенец отдыхал душой и телом с двумя пятнадцатилетними шлюхами — у них был субботник, то есть они работали бесплатно.

— С глазу на глаз бы словом перекинуться, — сказал Художник, стягивая рубашку и присаживаясь на скамью.

— Брысь, мелкота, — кивнул Тимоха. Шлюх моментом сдуло.

— С жалобой к тебе, Тимоха, — сказал Художник. — И за советом.

— Ну что ж. Поможем пацану, — кивнул Тимоха, проглаживая объемный волосатый живот густо татуированной лапой.

К Художнику положенец относился с двойственным чувством. С одной стороны, где-то уважал его, помнил хорошо, как тот, еще пацаном, на воровском разборе взял у него из рук финку и замочил того самого беспределыцика, поднявшего руку на вора в законе. С другой стороны, эти воля, решительность и способность не останавливаться ни перед чем пугали.

— Беспредельничают в нашем городе, — произнес с грустью Художник.

— Обидели, да? — жалостливо посмотрел на своего гостя Тимоха.

— Обидели.

— И кто ж тебя, малыш, обидел?

Художник на «малыша» не обратил внимания. Он привык не обижаться ни на что, просто мотать на ус и в определенный момент ставить обидчика на место. Тимоху ставить на место он пока не мог.

— Боксер.

— Ага, — кисло скривился Тимоха. — И тебя, бедолагу, достал.

— Достал.

— Я вижу.

— Я с Боксером сидел, — Художник взял бутылку холодного пива, которую протянул ему положенец. — На зоне беспредельничал. Зону без основания, лишь по дури своей, на бунт поднял. Люди пострадали. На воле беспредельничает. Он плохой человек. Зря только на этом свете водку пьет да девок топчет.

— И что же ты с ним делать хочешь?

— Мочить, — просто произнес Художник.

— Ага. Еще одна крутизна для нашего городишки — не слишком много? — Тимоха посмотрел на гостя зло, из-под сросшихся кустистых бровей. — Кто ты такой, чтобы Боксера мочить? Ты Япончик? Или Цируль? Или, может, ты Вася Бриллиант, вставший из гроба?

— Мы перед ним лапки сложили, да?

— Ты что, Художник, право на такой базар заработал?

— Хочу заработать.

Тимоха напряженно посмотрел на него и сказал:

— Мочить, так всех. Одну осу раздавить — другие больнее кусаться станут.

— Ничего. Жало им повыдергиваем. Крылышки подпалим. Много не налетают, — пообещал Художник.

— И кто это сделает?

— Мы сделаем.

— Быстрый ты, пацан. Резкий…

— Только риск большой. Правильно как: много сделал — много получил.