Большая стрелка

С Зимой Художник начал понимать, что такое сытая денежная жизнь, когда мамаша не пропьет зарплату и не будет потом бухаться перед тобой на колени и умолять: «Прости, сынок». Он привык к доступным женщинам и научился их презирать.

Узнал однажды Художник и что такое настоящий, безжалостный разбор. Однажды прямо у подъезда дома расстреляли вора в законе, старого и уважаемого братвой Пантелея, жившего без роскоши и показухи, как положено по должности. В него всадили семь пуль из пистолета. Восьмая пуля досталась его дворняге. Кто это сделал, гадать долго не пришлось. Гога – бывшая шестерка на зоне, сидевший за изнасилование, по освобождении сколотил бригаду отморозков. Они прикупили оружие, сначала полезли на рынок с требованием платить им дань, потом взялись за кооперативы. Тех, кто отказывался с ними разговаривать, безжалостно прессовали. Пантелей дал понять, чтобы они уняли свой пыл. Тогда пришла и его очередь.

Гогу с двумя помощниками заманили в ловушку – им предложили по дешевке три пистолета «ТТ», и они клюнули. Помощников порезали на месте, а Гогу повезли в лес на разбор. Заправлял экзекуцией приземистый, кряжистый, с кустистыми бровями и низким лбом воровской авторитет Тимоха.

Зима и еще один парень вытащили Гогу из багажника машины, бросили на землю. Тот съежился, издавая какие-то нечленораздельные звуки.

– Ты хоть понял, на кого руку поднял? – спросил Тимоха. – Ты понимаешь, что натворил?

– Это не я! Это они…

– Твоя команда?

– Да! Я не виноват! – Гога пытался оправдаться, умолял оставить в живых.

Художнику он напомнил Бузу, и к горлу подкатила знакомая тошнота. Он возненавидел стоящего на коленях человека.

– Понял, что ты тля, а не человек? – спросил Тимоха, нагнувшись и поигрывая финкой, иногда касаясь шеи пленника.

– Сука я был! Простите!

– Нет тебе прощения…

Тимоха оглянулся и уставился на Художника, усмехнулся со злым задором и протянул ему финку:

– На.

– Э, Тимоха… – попытался возразить Зима.

– Пусть пацан человеком становится! Падлу раздавить – это почет.

Художник взял финку.

Глаза у Гоги были жалобные, как у побитого пса.

– Нет! – вдруг заорал он.

Как и с Бузой, Художник не испытал и следа жалости. Раздавить падлу…

– Молодец, пацан, – похвалил Тимоха, когда все было кончено.

А Зима посмотрел на Художника задумчиво, как-то по-новому.

– Отморозки! Гангстеры хреновы! Кто вы против нас? Вот вы где! – Тимоха, наступив на труп, сжал кулак и громко рассмеялся.

Но Художник понимал, что Тимоха ошибается. Будущее именно за ними – за теми, у кого шикарные машины, стволы за поясом, кто безрассудно мчится вперед. В этой удали и была волчья хищная поступь, а воры все больше напоминали стаю псов, сидящих на ошейниках воровских традиций и предубеждений.

Разочарование его воровским укладом окрепло, когда эта собачья свора разорвала Зиму. Притом ни за что. Ни в стукачество своего учителя, ни тем более в то, что он залез в общак и стал «крысой», поверить было невозможно.

Когда Зиму приговорили, Художник почувствовал, что в груди сначала закололо, а потом образовалась пустота.

Интересно, что вскоре Тимоху прижали именно те, кого он считал пылью у своих ног, – те самые «хреновы отморозки-гангстеры». Правда, ребята были не чета покойному Гоге. Новая ахтумская бригада состояла из спортсменов, предводительствовал в ней мастер спорта по боксу Гладышев по кличке Боксер. Они быстро стали подминать под себя вещевые рынки, где торговали челноки. А когда схлестнулись с Тимохой, то просто взорвали его ближайшего помощника Крота. Это был первый взрыв в городе. Гранату привязали к калитке. Убийцы знали, что каждое утро жертва выходит обтереться снегом и пробежаться по улице от инфаркта.

Тогда Художник в очередной раз убедился в том, что наступает время игр без правил. И вспомнил безумные глаза Гоги, который с ужасом смотрел на него, нависшего с ножом. И определил для себя, что истинная власть над людьми – это власть смерти.

Боксер пробыл на свободе недолго. Во время очередной разборки его повязали, он сидел в изоляторе по статье о злостном хулиганстве. Но созданная им команда работала.

Художнику стукнуло восемнадцать, и на следующий день он залетел. С тремя пацанами решил очистить оптовый склад на юге Ахтумска. Там их ждали японские двухкассетники, видеомагнитофоны, звуковые центры – огромное богатство.

Потом уже Художник обдумывал: как оказалась милиция на месте именно тогда, когда воры заталкивали в угнанный грузовик вещи? И пришел к выводу, что кто-то заложил.

Переливчатый свисток, истошный крик: «Стоять, милиция». Предупредительный выстрел. Толчок в спину. Грязь, забившаяся в рот. Наручники на руках за спиной. Все заняло минуту, не больше. И Художник отправился туда, куда готовил его Зима.

Переступал порог камеры СИЗО он с некоторой внутренней дрожью. Хорошо, если попадешь в нормальную «хату», где люди сидят. Ведь сам Художник – человек по всем понятиям правильный. И статья у него правильная, восемьдесят девятая Уголовного кодекса – кража общественного имущества. Но не дай бог к беспредельщикам или к общественникам попасть…