Большая судьба

— Что правда, то правда, Славка!.. Вот моя бабка Тодора, — обращается Кушев ко мне, — у нее вырос я на харчах, так как сиротою остался, — до сих пор не может смириться со своею загубленной женской долей… Справляли они с дедом «золотую свадьбу». Гостей полон дом. За здоровье «молодых» тосты провозглашают. Старик благодарит, а старуха встает и рубит с плеча: «Какая уж там у нас „золотая свадьба“! Это — сплошное поругание драгоценного металла. Ее и железной назвать много чести! Липовая это свадьба. Из пятидесяти годов мы и пяти вместе не прожили. А молодость ушла, не воротишь ее! Ласки не видела. Один труд да мука. Родила близнецов — на восьмой день их за пять километров на огород таскала»… Такая-то она была, судьба жены отходника!.. А старик и старуха любили друг друга!..

Я невольно задумываюсь над тем, как старый строй калечил человеческие жизни. Знать, недаром родились на свет предания, сказки, былины и легенды о Прокрусте, отсекающем ноги тем, кто не укладывался в его ложе, о Змие, пожирающем людей, о Кощее бессмертном — злых и жестоких чудовищах!

— Если не возражаете, — говорит Кушев, — то мы вернемся обратно окольным путем. Когда у меня есть свободное время, я предпочитаю эту дорогу. Да и посмотреть пшеницу надо.

— С удовольствием. Чем больше крюк, тем больше увидим!

— Помните тот дом с красным орнаментом на стене? Отделанный со вкусом. В нем живут родные Димитра Генкова, нашего партизана, моего друга и наставника. Это он отсоветовал мне идти в отход: «На родине дел много. Кому воевать против фашизма? Не старикам же, возвратившимся с гурбета[58] инвалидами!» Я учился в каменнодельном училище. Летом работал в хозяйстве деда. Каждый воскресный день, бывало, мы уходили с Димитром по самым глухим и безлюдным тропинкам в пшеничные поля. Он всегда брал с собою небольшой томик Ленина в бумажном переплете, напечатанный петитом. Мы читали до сумерек, забывая о еде, мечтали о том дне, когда возьмемся за карабин и гранату. Димитр был очень взыскательным и к себе и ко мне. Если какое произведение проштудировано, изучено, ты не имеешь права забыть из него даже, казалось бы, второстепенное, ибо тебе предстоит много раз пересказать его товарищам, передать в деталях. Он был секретарем сельской парторганизации, а я — секретарем комитета Рабочего союза молодежи. Полицаи давно занесли Димитра в черные списки, а поэтому, как только гитлеровцы напали на Советский Союз, он по решению партии ушел в партизанский отряд. Меня оставили ятаком, то есть помощником и связным на селе…

Тропинка бежит средь густо-зеленого разлива пшеницы. Кушев простирает руку в сторону равнины.

— Там он был убит. Летней ночью, а летом ночи короткие, шестерка партизан под командой Димитра проникла в село, чтобы добыть отряду хлеб и мясо. Село, как ключевой пункт к горам, которые находились во власти народных мстителей, было запружено полицией и окружено регулярными воинскими частями. Шестерка уходила уже на рассвете. Передневать на селе было равносильно смерти. Полицейский караул заметил их. Поднялась тревога. Солдаты отрезали путь в горы. Партизаны залегли в пшенице. Затрещали винтовки, застрочили пулеметы. Началась неравная схватка шести против шестисот. До обеда пятеро партизан пали. Димитр был ранен в ногу. Он знал в здешних местах каждую балку, борозду и кочку. До вечера ему удавалось уползать из-под самого носа врага, много раз вырываться из захлопнутого капкана. В патроннике у него осталась одна пуля — для себя. Солдатская цепь вскоре замкнулась вокруг намертво. Тогда он встал на одну ногу и поднял руку: «Ребята, опустите винтовки. В кого стреляете? Мы же с вами одной крови крестьянские сыны. Наша власть идет!.. Братушки уже громят фашистов на Буге». И солдаты опустили дула к земле. Но тут прискакал на коне начальник полиции — головорез Джамбазов. «Чего глядите, сволочи!.. Всех под полевой!» И поднял пистолет…

Несколько минут мы идем молча, подминая зеленую траву. Кругом пшеничное море. Густая пшеница, вымахавшая до колена. Досыта получила влаги земля. Шумит пшеница на земле, напоенной водою, орошенной по́том и кровью. И на зеленых ее стеблях отразился на мгновение багрянец вечерней зари.

— Но и у нас нашлась пуля для палача, — слышу приглушенный голос Кушева.

Шумит пшеница…

Утро светлого дня

Прежде чем вернуться в село, заходим на «малый хозяйственный двор», разбитый возле парников. И, точно как пять лет назад, он гудит в вечерний час разбуженным ульем. Только «ульев» здесь стало больше: куда ни глянь — новая постройка.

И снова, как тогда, во время первого приезда, подходят люди, крепко пожимают руку:

— Здравей, братушка. Добре дошел!..

Многие узнают, и многих узнаю я.

— Бай Минчо!.. Маринов! — кличет председатель.

— Иду-у-у!

Ну, конечно, знакомы! Руководитель парникового хозяйства Минчо Маринов, на первых порах организации кооператива проявивший себя закоренелым единоличником, а после — лучший звеньевой и бригадир, человек, переживший психологический перелом шолоховского Кондрата Майданникова.