Большая война России

Историки лишь недавно стали интересоваться этим феноменом. До 1991 года эти «атаманы» не вызывали особого интереса у украинских историков на Западе. Многие представители диаспоры предпочитали изучать созданные националистической интеллигенцией правительства и партии как примеры украинского государственного строительства^{402}. Собственно, мемуары этой интеллигенции являлись первой попыткой понять революцию и Гражданскую войну на Украине. Они также являлись основным источником информации для зарубежных историков, изучавших этот период, и для их дискуссий, в ходе которых формировалась современная историография вопроса^{403}. Эмигранты нередко объявляли атаманов фигурами, не обладавшими национальным и политическим самосознанием и подрывавшими позиции истинных националистов в Киеве, стремившихся к созданию Украинского государства^{404}. Аналогичным образом советские историки, столь же сильно скованные соответствующими идеологическими доктринами, изображали атаманов как представителей кулаков^{405}.

После 1991 года наблюдается резкий всплеск интереса украинских историков к Гражданской войне вообще и к атаманам в частности. Исследователями — в первую очередь региональными — было опубликовано огромное число очень подробных работ, в которых фиксировалось едва ли не каждое нападение каждого, даже самого мелкого отряда на каждую деревню. Однако подобные исследования не дают никакого представления об общих тенденциях атаманщины^{406}. В других работах об атаманах говорится в контексте так называемого партизанско-повстанческого движения. При этом атаманы и их соратники-крестьяне рассматриваются как доказательство решительного неприятия украинцами большевистской власти. Такой националистический подход оставляет за кадром трения в отношениях между повстанцами и крестьянами^{407}. Особо следует отметить публикации Романа Коваля, основателя исторического клуба «Холодный яр» и главы настоящей индустрии по выпуску монографий, посвященных атаманам, и переизданию их мемуаров. Своей целью Коваль объявляет прославление атаманов как истинных украинских героев той эпохи и пример для будущих поколений^{408}. Таким образом, об атаманах на Украине пишут много, но в большинстве своем эти работы не отвечают научным стандартам.

С другой стороны, западные авторы только начинают открывать для себя атаманщину и помещать ее в контекст историографических дискуссий более общего плана. Так, Феликс Шнелль рассматривает феномен атаманов как характерный пример насилия и групповой воинственности. Он изучает, каким образом крах Российской империи превратил Украину в «пространство насилия» — территорию, где насилие являлось разновидностью социального взаимодействия, предоставлявшей его участникам наилучшие возможности для успешного преследования своих интересов. Это насилие было «заразным»: угроза насилия со стороны других лиц подталкивала индивидуумов к тому, чтобы тоже применять насилие; лица, склонные к насилию, в данной обстановке могли с большей легкостью влиять на тех, кто был к нему менее предрасположен. Воинственные сообщества — отряды во главе с атаманами — служили для своих членов источником силы и защиты. Насилие скрепляло эти отряды, будучи основой, на которой строился авторитет их вожаков, определяя статус отдельных лиц в иерархии отряда и объединяя его членов совместным опытом сражений и соучастия в запугивании слабых. Идеология не играла во всем этом никакой роли. Насилие не являлось средством достижения идеологических целей. Идеология в большей степени служила для оправдания уже свершившегося насилия, в то время как последнее представляло собой метод утверждения принадлежности и идентичности, обладавший своей собственной самоподдерживавшейся динамикой^{409}.

Напротив, Сергей Екельчик изучает атаманщину как возможный пример украинских военизированных движений. В противовес националистической романтизации атаманов он ставит вопрос о том, какое значение для них имели идеология и национализм. Тем не менее он признает, что идеология служила «призмой, преломлявшей мечты и фобии по большей части неграмотных повстанцев-крестьян для языка современного социализма или национализма»^{410}. Для понимания атаманщины необходим учет более широкого контекста. Во многих уголках бывшей Российской империи возникали вооруженные формирования, скреплявшиеся личной верностью харизматическому вождю и опиравшиеся на поддержку местного населения, — к их числу можно отнести отряды Романа Федоровича фон Унгерн-Штернберга и, согласно Джошуа Санборну, Лавра Георгиевича Корнилова. По мнению Санборна, эти полевые командиры также были порождены крахом государственной власти; их отличительной чертой являлось насилие, служившее основой для их претензий на политическую власть^{411}.