Большая восьмерка: цена вхождения

Шеварднадзе вспоминал об этом эпизоде в мае 1991 г., выступая в Гуверовском институте Стэнфордского университета: «Предполагалась моя твердость, но я — следуя собственной природе — смягчил несколько абзацев в моей речи». В конце речи Шеварднадзе сказал: «На вашей стороне опыт, но на моей стороне — правда». Я помню как Шеварднадзе засмеялся, сказав это. Эти места нашей встречи привлекли особое внимание членов Политбюро. Смеющийся Шеварднадзе: «По этому поводу они говорили мне комплименты. Эта ремарка создала мне репутацию человека, который может быть твердым и кто может найти подходящую фразу»⁶⁰.

Двойной стандарт создавался на самой вершине советской дипломатии, и смех Шеварднадзе весьма горько обернулся для советской стороны. Словами бывшего посла Анатолия Добрынина: «Начался дренаж советской дипломатии».

Американцы правильно зафиксировали стратегию Шеварднадзе: «Шеварднадзе довел до совершенства свою практику обращения к своим собственным экспертам по контролю над вооружениями; именно они выдвигали свои собственные новые инициативы, которые Шеварднадзе затем лично предлагал американцам. После очевидного очередного прорыва он обращался к Горбачеву за одобрением — и только тогда представлял их официальным военным специалистам — как уже свершившийся факт. Именно потому, что этот гамбит работал так часто и так удачно, высшие круги советских военных ненавидели Шеварднадзе»⁶¹.

Именно в этой «смелой» манере, пользуясь тесными отношениями с Горбачевым, Шеварднадзе (он сам рассказывал об этом своим ближайшим помощникам) решил — не в пользу СССР — такие проблемы, как закрытие радара в Красноярске.

2 ноября 1985 г., находясь в самолете, летящем в Москву, государственный секретарь Джордж Шульц читал секретный доклад Центрального разведывательного управления о стране,

58

в которую он направлялся: «Советский Союз никогда не сможет измениться, какими бы ни были внешние или внутренние обстоятельства». Но Шульц уже ощутил новые черты Горбачева и Шеварднадзе, никак не напоминавшие предшествующее поколение. «Я был полон решимости обрушить на них все соображения относительно наступившего «века информатики». Компьютер и технология молниеносных сообщений уже трансформируют мир финансов, производства, политики, научных исследований, дипломатии — фактически всего. Советский Союз безнадежно отстает и будет плестись за всем миром в этой новой эре, если не изменит своей экономической и политической системы. Я сказал Горбачеву: «Оглядитесь вокруг себя. Успешные общества — это открытые общества»⁶².

Шульц решил поставить в центр дискуссий проблему прав отдельного индивидуума. Закрытое общество не может воспользоваться плодами новой технологии. «Я почувствовал, что эти Советы можно убедить в том, что изолирование своего общества ведет к его отсталости». Далеко не все согласились с Шульцем даже внутри самой американской делегации. Один советолог сказал, что «если американцы «устроят в Кремле школьный класс, нас отбросят назад к нашим собственным принципам, находя наши собственные недостатки в реализации гражданских прав». Заместитель помощника государственного секретаря по европейским делам Марк Палмер возмутился устроенным Шульцем «классом по информатике в Кремле». Палмер полагал, что призывать коммунистов к социальному совершенству нелепо и бессмысленно. Советы будут делать то, что необходимо их обществу, а не то, что диктуют американские пропагандисты. Палмер не знал, что Шульц готов пойти еще дальше, обещая волны прогресса в случае роспуска советских учреждений и идейного перерождения Кремля.

Шульц решил рискнуть в реализации идеи, которую он сам назвал «рискованной». Он был убежден, что поколение Горбачева уже забыло о социальных принципах. О достижениях России в этой сфере. И не ошибся. Он нашел в лице Горбачева внимательного ученика класса, переставшего ценить социальное равенство. И просьба взять с собой диссидента Анатолия Щаранского с супругой не показалась Горбачеву бессмысленной и нелепой.