Большая Засада

Все эти пылающие, безумные тропики, полковники-миллионеры и нищие батраки, богатые особняки и глинобитные лачуги и были полной противоположностью и вместе с тем так похоже на равнины России, где были дворяне, кулаки и слуги. Болтая с братом Петром, Людмила выражала надежду, что когда-нибудь получит из щедрых рук батюшки Боавентуры или другого претендента, столь же богатого, в подарок землю и деревеньку с черными слугами. Она переживала восторг первооткрывателя: все казалось ей нежным и романтичным, с налетом опасности — змеями и бандитами.

Святая миссия очаровала ее, и именно она провела интеллектуальную историческую параллель со святой инквизицией, еще раз продемонстрировав Вентуринье, который и так уже на задних лапках ходил от сжигавшей его страсти, что была не просто самкой, ослепительной и неудержимой — неудержимой только лишь в постели. К красоте ее прибавлялись такие дарования, как ум и культура: ей было чему поучить бакалавров из Итабуны.

Покоренная Большой Засадой, она отправилась на пустырь, прошла по улочкам, перебралась через мост, пересекла Жабью отмель и задержалась в кузнице, наблюдая за кузнецом: с обнаженным торсом, блестящей кожей, со шкурой, прикрывавшей срам, он ковал железо на наковальне — делал металлический браслет. Она захотела купить вещицу, но негр преподнес ее в подарок — скромный, но совершенно бесподобный сувенир сверкал на солнце.

Возвратившись с прогулки с сияющими глазами, перламутровым от пота лицом и голосом, сдавленным от прилива чувств, Людмила спросила у Вентуриньи, все еще валявшегося в гамаке, наслаждаясь сиестой:

— А это твоя деревня, батюшка? И это все твои слуги? — Она склонилась над гамаком, грудь ее призывно вздымалась: — Если бы ты действительно меня любил, то подарил бы мне деревню и слуг в залог своей любви.

20

В своей воодушевленной, полной милосердия проповеди, прозвучавшей во время утренней мессы, брат Теун да Санта Эукариштиа сетовал на состояние упадка и безнравственности, в котором припеваючи жило население Большой Засады. Но он уповал на милосердие Господа, на его высшую доброту, говорил о его сердце, истекающем кровью от боли за заблудших овечек из его стада, призывал к раскаянию и слезам.

Если бы жители Большой Засады не были бесчувственными словно камень, то послышались бы бурные, громкие рыдания, руки бы принялись колотить по грешным грудям, — а грешниками являлись все, без всякого исключения, обитатели селения. Было бы поучительно и благочестиво включить в хронику событий Большой Засады этот торжественный миг покаяния небольшой толпы, сгрудившейся перед Святым Крестом, слушавшей в относительной тишине слова проповедника. Но как сделать это, если не было ни малейших признаков сожаления или раскаяния? На одной мысли слушатели, однако, сошлись: преподобный говорил красиво, горячо и пылко. И сам он считался красивым юношей, по авторитетному мнению проституток.

Не было ни плача утром, ни скрежета зубовного, ни панического ужаса вечером, во время проповеди брата Зигмунта фон Готтесхаммера — Молота Господнего, который молотил по ушам своим лающим произношением. Брат Теун добился успеха у проституток. Надев поверх поношенной сутаны белоснежную ризу, он ходил туда-сюда по импровизированному алтарю и сопереживал судьбе созданий, спасение которых казалось ему столь сомнительным, а в это время проститутки обменивались скабрезными комментариями и бесстыдными предположениями о том, что бы они сделали, если бы им перепало удовольствие сжать в объятиях этого кругленького падре с лицом плаксивого ребенка. Напротив, брат Зигмунт своей огненной проповедью, полной угроз и оскорблений, впечатлил в основном мужчин — экий сердитый монах!

Плакали только некоторые младенцы, когда их тащили в крестильную купель — новенький эмалированный таз, предоставленный Турком Фадулом, дорогая вещица из запасов его магазина. Впрочем, сам Фадул в церемонии коллективного крещения сыграл видную роль. Справа от него стояла Корока, державшая на руках малыша Наду, а слева — Бернарда, взволнованная мать, прекрасная в своей широкой юбке и кофте из бумазеи, с зажженной свечой в руках.

Когда были собраны вместе все язычники селения, среди которых нашлись достаточно рослые мальчишки с соседних фазенд, брат Теун принял их в лоно Святой Матери Церкви и сделал христианами, одного за другим, давая им соль и елей и опуская их головы в тазик, наполненный святой водой. Он декламировал слова Символа веры: «Верую в Бога Отца всемогущего». Родители и крестные повторяли за ним, и получался нестройный шум, беспорядочная, неясная галиматья.