Большая земля

Алексей Иваныч любил приврать и прихвастнуть. Особенно часто он рассказывал о своем близком знакомстве, чуть ли не приятельских .отношениях с высокими и знатными лицами, кажется вплоть до Александра II. Основой всех его фантазий, как уверял какой-то уездный сплетник, был один единственный случай, когда лет пятьдесят назад Алексей Иваныч, тогда певчий губернского соборного хора, удостоился милостивого внимания проезжего знатного лица. (Дело происходило в губернском доме на панихиде по какой-то приживалке). "Лицо" обратило внимание на зверский бас Алексея Иваныча и будто бы сказало: "Тебе, Иванов, в Казанском соборе в Питере петь - и то не стыдно. Возьми целковый, выпей". Иванов выпил, но потом, полвека рассказывая об этом случае и каждый раз добавляя новые подробности, дошел до того, что сам стал верить всяким чудесным небылицам, будто бы с ним приключившимися после этого. Но врал он искренно и вдохновенно. Многие знали это и для забавы часто нарочно заводили разговор на чувствительную для Алексея Иваныча тему.

Чай пили за .столом, врытым в землю перед избушкой. Иван Петрович смотрел на гладкие дали озера, покрытые мохнатыми шапками лесистых островов. Где-то жалобно стонали гагары.

- Что, Алексей Иваныч, мало народу теперь сюда ходит?

- Народу? Какой нонче народ... Вот раньше, еще до войны, когда ссыльные в городе жили, вот тогда, ой-ой-ой! Наедет их человек двадцать обоего пола, и провизия с собой всякая, и "его же и монаси приемлют" достаточно. Кого тут не было! И евреи, и кавказской нации, и армяне... Другие так до того разговорятся, раскричатся, да заспорят, да такие почнут слова разные говорить, что и не поймешь сразу-то... Только потому и помню, что часто бывали, и то у меня сначала на дощечке было записано. Приедут, песни поют, огонь такой разведут,- ну, думаю, спалят меня со всем островом. Не любил я тоже: песни пели противубожественные... "Перестаньте,- говорю,на лоне природы хулить господа, зане по делом вашим воздается вам. И господин исправник тоже недавно был и про поведение ваше спрашивал. Что я скажу?" А был один еврей, все меня "пролетарием из попов" звал.

"Ты,- говорит,- пролетарий из попов, не уркай много. А то я,говорит,- сам исправником стану и тебя за твою строптивость - знаешь куда? С лишением прав состояния и ссылкой в места отдаленные". А мне что! говорю.- Не испугаете, я и так на поселении, а чего дальше здешних мест! Смеются... Или вот еще...

- Подолгу жили здесь на озере?

- Им из города дольше трех дней отлучаться было нельзя.

Но известное дело: дадут стражнику на бутылку и живут, сколько пожелают. Рука дающего не оскудеет... А вот тоже был случай: видите тот мысок? Так с того мыска - там берег приглубый, сразу сажен пять будет девица одна молодая в воду кинулась.

- Утопла? - спросил серьезно Петька.

- Конечное дело утопла, раз такая глыбь, и притом с нароку.

- Из-за чего же она утопилась? - Доктор взглянул на мысок, короткой стрелкой выдававшийся в озеро шагах в ста от избушки. К самой воде подступили могучие лиственницы. Они стояли неподвижно, как бы задумавшись.

- А тут такое дело вышло... Ссыльная была барышня, на три года сослана была, и всего-то ей осталось полгода сроку... Да... А в Питере у нее друг был,- жених, что ли,- и сирота была покойница круглая. Пела как замечательно! Бывало, у огня сядут кучей и поют. Хорошо пели. Выйду я тоже из избушки, сяду на пенек и слушаю. Господи, прости меня грешного, не к лицу бы мне это, да и песни часто содержания противубожественного, светские песни, волыюмыслениые, а не могу! Не могу, да и только... Возьму, да этак в октаву и подпеваю тихим голосом, чтобы они не слыхали. Иначе - беда, засмеют! Так вот эта барышня... Голосок у нее поразительный, чистоты необыкновенной, и сколь народу ни поет,- голоса все сильные были,- а ее слыхать... Как колокольчик звенит, переливается. Маленькая, вся черненькая, до всех ласковая.

Алексей Иваныч умолк. Доктор и Петька не прерывали его.