Больше, чем что-либо на свете (СИ)

– А ты отдыхай, душенька. Вон, с матушкой лучше поговори, не видались уж сколько вы с нею...

Темань, по-прежнему с потрясённо-задумчивым взором, растянула губы в улыбке и сказала:

– Я, пожалуй, пойду спать.

Она ушла в дом, и Северга с Рамут остались вдвоём – слушать отголоски и впитывать в вечернем сумраке послевкусие танца. Им в этом помогал снегопад лепестков, темнеющий небосвод и полный тонкой и пронзительной свежести воздух. В глазах Рамут разливалось смутное томление множества невысказанных слов, но они были слишком остры, слишком громки и тревожны для этого вечера, поэтому она сжимала губы, но взгляд пел и плакал – тоской?.. нежностью?.. Одной весне было известно.

– Ты всё-таки надела мой подарок. – Северга тронула серёжку в ухе дочери, и она качнулась, блеснув синей искрой. – Я рада видеть его на тебе.

Пальцы Рамут коснулись щеки навьи.

– Ты как будто усталая, матушка.

– Есть немного, детка. Ничего, отдохну. – Северга поймала её руку, сжала.

– Ты вся израненная... Я чувствую твою боль. Было много боли. И много крови ты потеряла. – Ресницы Рамут затрепетали, смыкаясь, лицо озарил внутренний свет мучительного сострадания.

– Снова угадала. – Навья боялась раскрыться душой сильнее, чтобы дочь не утонула в кровавом потоке. – Почти всю. Хмарью только и спаслась.

– Ты пахнешь смертью... Много, много смертей вокруг тебя, – простонала девушка, сдвигая брови.

– Потери моей сотни – семьдесят один воин. Всё, детка, не надо больше. Не погружайся в это. – Северга коснулась плеч Рамут, и та прильнула к её груди, мелко дрожа. – Я с тобой. Я жива... каким-то чудом. Твоим, наверно.

– Я каждый день посылала тебе силы, – прошептала Рамут, зябко и устало ёжась. – И несла все потери вместе с тобой. Когда из тебя вылилось много крови, у меня она хлынула горлом и носом. Никто не мог ничего понять, потому что ран не было.

Навья содрогнулась от сладко-острой боли, полоснувшей по сердцу горячим ножом, притиснула дочь к себе изо всех сил и вжалась губами в лоб.

– Не надо, Рамут. Не чувствуй меня так... сильно. Прошу тебя.

– Я не могу иначе, матушка.

– Можешь. Ты не должна делить всё это со мной. Это слишком тяжело.

«Даже боюсь себе представить, как ты почувствуешь мою смерть», – вертелось на языке, но Северга зажала и задушила эти слова зубами.

– Иди спать, детка. Завтра увидимся.

Северга не сразу пошла в дом, сперва окунулась в ледяные струи речной воды. Баня – как-нибудь потом: у Дуннгара и его «собратьев по несчастью» и так было дел невпроворот с уборкой. Горные реки навья любила, потому что они походили на неё своим нравом – таким же суровым и неуживчивым. Речка Одрейн текла по каменистому руслу, мелкая, но порожистая и сердитая; местами она смягчала свой бурливый ток, расправляясь и растекаясь с почти равнинным спокойствием. Сильным течением пловца могло унести и ударить о камни, а потому для купания следовало выбирать тихие заводи. Северга поплескалась в таком заливчике, посидела на каменной глыбе, дрожа и скользя взглядом по тёмному, зубчатому частоколу леса и вершинам гор, озарённым последними холодными лучами Макши. Обсохнув и одевшись, она отправилась к супруге.

Темань не спала – сидела в постели в обнимку с подушкой, погружённая в своё задумчивое потрясение. Северга пыталась припомнить, как давно у жены была эта привычка – отгораживаться подушкой, будто защищаясь ею от причиняющего боль мира. Рамут тоже так делала с детства.

– Знаешь, одно дело – где-то отдалённо, отстранённо, глубоко в душе понимать и принимать это, и совсем иное – увидеть своими глазами вблизи, живое и настоящее, – проговорила Темань, не поднимая на Севергу взгляда – заторможенно-стеклянного, словно слепого.

– О чём ты? – Северга сняла кафтан, бережно повесила на спинку стула.

– Ты знаешь, о чём. – Уголки губ Темани тронул горьковатый излом улыбки. – Когда вы танцевали, мир существовал только для вас двоих... И музыка, и земля, и весна, и небо. Всё! Все были лишними на вашем празднике... И я тоже. Когда ты привезла меня сюда выздоравливать, я увидела твою дочь, узнала её близко. И поняла, что твоя любовь к ней – это нечто, что сильнее тебя... Сильнее и больше всего на свете. Мне этого не победить... Да и не нужно побеждать, с нею по-иному быть не может, это просто такой закон бытия: «Рамут» равняется «любовь». Для тебя всегда будет существовать только она, во веки веков. И мне никогда не сравняться с нею... Не подняться, не дотянуться в твоём сердце до неё. Вряд ли мне вообще есть там место. Я всегда буду проигравшей. Я это понимаю и принимаю. – Голос Темани соскользнул в измученно дрожащий шёпот: – Но это так горько...

По её щекам катились слёзы, просачиваясь сквозь сомкнутые мокрые ресницы. Северга присела рядом, смахнула пальцами тёплые ручейки, ощущая душой груз усталой грусти.