Больше, чем что-либо на свете

С её подачи весь зал разразился рукоплесканиями. Рамут, не чувствуя ног под собой, поднялась с места и нагнулась в глубоком поклоне. Сердце бешено колотилось, а на глаза наворачивались тёплые слёзы: это был её звёздный час – час, который она заслужила бесчисленными днями упорной работы и поисков. Не славы желала она, нет! Она лишь жаждала быть услышанной, и это наконец свершилось. Реттгирд размашисто вывела на титульном листе рукописи «утверждаю» и поставила печать врачебной школы.

Вечером Рамут ужинала у неё дома. Реттгирд жила в пятикомнатных апартаментах со своей беременной супругой и младшей сестрой; Эльвунд, обладательница огромных карих глаз, тёмных шёлковых волос и кукольно-красивого личика, характером и личностью своей не производила запоминающегося впечатления. Привлекательной внешностью её природа одарила щедро, милым и приятным обхождением она была обязана своему воспитанию, а также ей посчастливилось родиться в семье самого высокопоставленного лица в городе, но по уму это была обычная чиновница среднего звена, ограниченная только сводом правил и указаний в своей области. Рамут откровенно недоумевала: что нашла в ней яркая, умная, обаятельная Реттгирд? Неужели только влияние, деньги и связи её матушки?

После ужина глава врачебной школы пригласила Рамут прогуляться в ухоженном и уютном садике около дома. Поскрипывая шагами по снегу, они незаметно для себя окунулись в увлекательную беседу на врачебные темы; Рамут было приятно соприкасаться с личностью Реттгирд, с её цепким и глубоким, незаурядным умом, она словно вкушала большими глотками освежавший душу напиток.

– Не понимаю, как можно годами жить в сельской глубинке и не скиснуть от тоски, – молвила сероглазая навья. – Там же скучно, даже поговорить не с кем... Я имею в виду людей нашего круга и образования. Послушай, Рамут, иди к нам в школу!.. Такой даровитый, блестящий врач, как ты, не должен прозябать в глуши, ему нужно широкое поле для деятельности. Вращение в научных кругах, общение с близкими по духу и разуму людьми... Берменавна – не Ингильтвена, конечно, но и здесь есть кое-какие возможности.

– Я подумаю, – уклончиво ответила Рамут со сдержанной улыбкой. И добавила: – Я рада встрече с тобой, Реттгирд. Мне отрадно видеть, что ты вполне счастлива и довольна жизнью.

– Да, грех жаловаться, – усмехнулась та. – А ты... Мне кажется, ты стала ещё прекраснее, чем прежде.

Её голос, взгляд, искренний свет задумчивой улыбки, затаённая грусть – всё это пролилось в душу Рамут хмельным зельем, от которого встрепенулось и заныло сердце, а щёки согрелись смущённым румянцем. Внутри запульсировало что-то горячее, многогранное, искристое... Щемящая тоска по былому коснулась её лёгким крылом, но вместе с тем она не могла не понимать, что глупо и смешно примерять себя на место Эльвунд и думать о том, что было бы, если бы... Что толку от этих «бы»? Она выбрала свою стезю – проигранную битву. Но проиграла ли она на самом деле? Добродан ушёл, но Рамут верила, что он жив, и питала его силами через незримую золотую нить.

– Ты из тех великих женщин, которые покоряют раз и навсегда. Их невозможно забыть, – коснулся её губ тёплый, проникновенно-ласковый шёпот Реттгирд.

Они были в щекотной близости от поцелуя – запоздалого, горчащего сожалениями о несбывшемся и, в общем-то, уже ненужного, но такого манящего, пронзительного, терпко-сладкого... Полного грустных «если бы». В одном головокружительном мгновении от него они всё-таки остановились и разомкнули объятия, а снег падал им на плечи в тишине вечернего сада, озарённого прохладно-рассеянным светом каменных статуй. Пальцы Рамут прощально скользнули по лицу Реттгирд сверху вниз, словно впитывая подушечками его черты, а та, затрепетав ресницами, закрыла глаза.

Уладив все дела с изданием работы, Рамут вернулась в Верхнюю Геницу, где её ждали соскучившиеся по ней дочки и любимые горы, чью молчаливую мудрость она всегда пила жадными глотками. Слушая их величественную тишину, она находила ответы на все вопросы – внутри себя. Скучала ли она по городским врачебным кругам, по обществу образованных людей? Временами скучала, но любовь к природной простоте всегда была в ней первична. Что могло быть прекраснее невозмутимой тайны лесной чащи, терпко-медового запаха цветущего луга и игривой блещущей силы горной реки? Пожалуй, только дурманящий дух свежевспаханной земли, плодородной и влажной, ложащейся тёмными, жирными ломтями из-под плуга, за которым Рамут доводилось идти не раз. Каждым шагом, каждым словом, каждым вздохом она учила и своих дочерей любить всё это, когда им случалось верхом гнать стадо на дальнее пастбище. Она учила их понимать дыхание ветра и язык ночного леса, смех ручья и узоры лишайников на камне... Всё это она сама впитала с детства, и первозданная мощь земли и неба жили в ней вечно, побеждая тонкий налёт городского лоска.