Больше, чем что-либо на свете

Зверь поплатился за этот безрассудный порыв. Слишком поздно Северга заметила взмах руки Жданы, и в следующий миг тонкая, но смертоносная белогорская сталь вонзилась ей в ладонь – последняя игла, припрятанная в головном уборе отдельно от игольницы. Ослепляющая боль полыхнула пожаром по жилам, рука навьи отнялась, побледнела и подёрнулась сеткой фиолетовых жилок. Древесный корень спас Севергу от падения в воду, а Ждана, свесившись над краем обрыва, смотрела сверху – победительница не со злорадством, но со скорбью во взоре.

...Северга открыла глаза. Дождь всё так же шелестел снаружи, а в пещере было сухо. Пёстрые от лишайников камни молчаливыми слушателями внимали воспоминаниям усталой путницы; Воронецкая земля пала, сдавшись почти без боя, войска Дамрад держали основные города и дороги – железная хватка Владычицы сомкнулась на горле княжества. Нередко Севергу останавливали свои, но стоило ей назваться и сказать, что она находится при исполнении особого задания Дамрад, как ей тут же оказывали всяческую помощь – снабжали едой и давали приют. Северга шла медленно: то и дело в груди бушевала боль, от которой темнело в глазах, а лопатками навья чуяла холодящее дыхание костлявой девы. Видимо, осколок иглы уже близко подошёл к сердцу...

Она держала путь к проходу в Навь, не подозревая, что все усилия ради освобождения от службы военным врачом для дочери оказались тщетными. Поправку к закону о призыве отменили вскоре после начала похода на Явь, и Рамут с детьми уже была здесь, в этом мире... Не зная об этом, Северга возвращалась домой, но дорога её затянулась.

И дело было не только в частых приступах сердечной боли, во время которых навья не могла ступить и шагу, но и в странном отупении после них. Когда боль разжимала свои тиски, Северга долго не могла прийти в себя и сообразить, кто она, где и зачем. А главное – куда ей идти дальше. Ослабевшая, трясущаяся, будто вечно с похмелья, она терялась в этом чужом мире, а тот словно играл с нею в прятки, и даже составленные ею самой карты не всегда помогали. Она не узнавала местность, хоть убей. Мозгом овладевала какая-то непроходимая тупость, Северга путала север и юг, могла тут же позабыть название города или деревни, едва оторвав взгляд от карты. В прорытые Марушиными псами подземные ходы она больше не спускалась: хоть их благодатный мрак и давал отдохновение глазам в ясный день, но Северга в своём нынешнем состоянии боялась вообще оттуда не выбраться.

Так она плутала, то погружаясь в полную растерянность, то во время коротких просветлений делая прорывы в своём продвижении. Встретив по дороге ставку тысячника Куграя, она и имя-то своё с трудом вспомнила. Забавно, но собственный офицерский чин всплыл в её памяти первым... Куграй, приземистый, со свирепой челюстью и маленькими, каменно-холодными глазками, принял её в своём просторном, оснащённом всеми удобствами шатре. Рассматривая грубые, словно высеченные парой-тройкой небрежных ударов из гранитной глыбы черты лица военачальника, Северга вдруг подумала: а ведь большинство высоких военных чинов навьего войска – записные уроды, ни одного мало-мальски приятного лица, на кого ни глянь – одни жуткие образины. Раньше она как-то не обращала на это внимания, а тут отчего-то бросилось в глаза.

– Позволь узнать, какого рода задание ты выполняешь? – спросил Куграй.

– Господин тысячный, ты же понимаешь... особое задание Её Величества не подлежит разглашению, – ответила Северга, сомлевшая от тепла жаровни и осоловевшая от мяса и хлебной воды, которой она не пила уже целую вечность.

– Понимаю, понимаю, – кивнул Куграй, подливая хмельного в её чарку. – Успешно?

Северга влила в себя жгучую жидкость, закусила ломтиком поджаренного на углях мяса, пахнувшего дымком. Голова гудела набатом, и мысли в ней крутились нелепые и странные: а если хмельное сделает её кровь более жидкой, и это поспособствует продвижению осколка иглы?.. Да нет, пустое. Кажется, наоборот – хмельное должно кровь сгущать...

– Боюсь, что не очень, господин тысячный. И по состоянию здоровья я уже не годна к сколько-нибудь приличной службе, – проговорила она.

– А что с тобой? – Куграй запихал в рот кусок мяса с дрожавшими на нём желтоватыми комками поджаренного сала.

– Осколок белогорской стали, который невозможно извлечь из моего тела. – И навья, стянув перчатку, показала свою искалеченную руку.

– Мда-м, – промычал тысячный, жуя. – Это скверно. Но ты не думай, что государство бросает на произвол судьбы доблестных воинов, подорвавших своё здоровье. Никак нет!.. За ранение, повлекшее за собой пожизненную негодность к службе, ты имеешь право на получение ежемесячного пособия в размере половины твоего жалованья. Деньги невеликие, но уж не обессудь: расходы казны в связи с войной и без того огромные. Обратись к моему письмоводителю, он составит все нужные бумаги.