— Видимо, женщина из агентства угадала, — подытоживает Сет. — В какой-то момент мир покатился под откос быстрее, чем ожидалось. И меня просто не успели перевезти из дома в тюрьму. — Он смотрит на Реджину: — И тебя тоже. И никакой Водитель ни за тобой, ни за мной присматривать не приехал. Наверное, они так и не отладили систему до конца. Пришлось сохранять имеющееся и надеяться на лучшее, поскольку мир оказался на краю. — Сет выдыхает. — А потом рухнул.
— Но… — с сомнением тянет Томаш. — Нельзя же взять и заменить целого человека. Твоего брата, например…
— Да, — с жаром подхватывает Реджина. — Почему мама вышла замуж за этого урода отчима, если можно было вернуть папу?
— Не знаю. К каждой разгадке прилагается сотня новых, как ты сказала, белых пятен. — Он поворачивается к могиле. — Но мне кажется, было примерно так. Сначала просто забава — ныряешь в виртуал и выныриваешь. Потом люди начали задерживаться, убегать из реала, и власти разных стран подумали: ага, нам это на руку. Людей начали туда заманивать, потому что, ну как же, и средства экономятся, и ресурсы, и, может, в качестве бонуса мы вам сотворим что-нибудь, чего вы здесь лишились. А потом, наверное, все слишком быстро полетело кувырком. И людям пришлось остаться в виртуале, как и говорила эта тетка, потому что настоящий мир стал нежилым.
— И теперь все здесь, — заканчивает Томаш. — Даже те, кто писал программы, воскресившие твоего брата. И некому починить этот мир. Некому его улучшить.
— Да. Оуэн так и не поправился.
— Так ведь разницы-то никто из них не видит, — с неостывшей злостью выпаливает Реджина.
— Не уверен, — возражает Сет. — Думаю, они чувствуют, где-то в глубине души. Чувствуют какую-то неправильность, но гонят бесполезные сомнения прочь. У тебя вот никогда не возникало ощущение, будто должно быть что-то еще? Где-то рядом, рукой подать, только дотянись?
— Постоянно, — тихо произносит Томаш. — Каждую секунду.
— У всех возникало, — подтверждает Реджина. — Особенно в нашем-то возрасте.
— Родители наверняка знали. На каком-то уровне. Что Оуэн не настоящий, хоть и кажется настоящим. Неужели можно совсем забыть такой ужасный выбор? Поэтому они так со мной обращались. Я был напоминанием. Грузом на душе. — Голос Сета срывается. — А я думал, они не могут простить меня за то, что Оуэна похитили на моих глазах.
— Вот почему ты говорил, что в этом есть твоя вина, — осознает Томаш.
Сет кладет руку на могилу Оуэна:
— Я почти никому не говорил. Разве что полицейской, а она сказала родителям, но больше никому. — Он смотрит на солнце и думает о Гудмунде. — Даже когда мог бы.
— Какая теперь разница? — вставляет Реджина. — Все равно твоя правда уже не правда.
Сет смотрит на нее в изумлении:
— Как это «какая разница»? Это же все меняет!
Реджина моргает недоуменно:
— Все уже изменилось, дальше некуда.
— Нет. Нет, ты не понимаешь, — качает головой Сет.
— Так объясни, — просит Томаш. — В конце концов, ты видел мое самое страшное воспоминание, мистер Сет.
— Не могу.
— Не хочешь, — поправляет Реджина.
— Да? — Сет начинает закипать. — Как, говоришь, ты погибла? Случайно свалилась с лестницы?
— Это другое…
— Почему? Я вот только что выяснил, что убил собственного брата!
Из зарослей травы, хлопая крыльями, взлетает напуганная возгласом стайка голубей. Сет, Реджина и Томаш провожают ее взглядом, пока она не исчезает в глубине кладбища, растворяясь в тени разросшихся деревьев.
И тогда Сет начинает рассказывать.
61