Больше, чем мы можем сказать (ЛП)

возражений. Глубоким и твердым. Я смотрю на него и встречаюсь с ним взглядом.

– Ты не причинил ему вреда, – говорит Джефф. – Слышишь меня? Ты не причинил

ему вреда. С ним все в порядке.

– Я сделал больно маме...

– Ты не сделал мне больно. – Кристин снова двигается ко мне, и я вскидываю руку.

– Не надо. – Я не могу сейчас смотреть на них. Я ни на что не могу смотреть. –

Пожалуйста. Не надо.

– Ладно. – Но она не двигается с кровати.

Мы все сидим в полнейшей тишине, нарушаемой только моим прерывистым

дыханием.

Но они сидят, не оставляя меня одного.

Я не могу больше один справляться со всем этим.

У меня уходит три попытки, чтобы выдавить из себя слова.

– Вы знаете, где мой отец?

– Нет, – говорит Джефф. Он еще ближе подкатывает стул к кровати, но не

настолько близко, чтобы расстояние между нами казалось угрожающим. – Хочешь, чтобы

я это выяснил?

Я поднимаю на него взгляд.

– Ты можешь это сделать?

– Возможно. – Он делает паузу. – Можно мне узнать, зачем?

Я вдыхаю, чтобы рассказать им о письме. И о сообщениях.

Но не могу. Это кажется таким большим предательством.

Но если я буду знать, где мой отец, я смогу судить, представляет ли он угрозу. Он

может быть на другом конце страны. В тюрьме. У него может быть другой ребенок.

От этой мысли у меня леденеет кровь.

– Я просто хочу знать. – Мой голос сломлен, слова проталкиваются из легких, которые отказываются работать. Я чувствую себя измотанным и измученным. Все, что

удерживает меня прямо – это застывшая кровь в моих венах. – Мне просто нужно знать.

Ладно?

– Хорошо. – Джефф делает паузу и его глаза полны тревоги. – Рев... ты можешь

говорить о своем отце. В этом нет ничего плохого. Ты ведь знаешь? Это нормально.

Нет, это не нормально.

– Я не хочу о нем говорить.

Я знаю, что это звучит безумно. Я ведь сам его упомянул.

Но нельзя просто задать в Гугл «Роберт Эллис» и надеяться найти правильного

человека. С тем же успехом его могли бы звать Джон Смит или Джейк Бейкер.

– Хочешь поговорить об Эмме? – спрашивает Кристин.

Хмм. Хочу ли я поговорить о том, как полностью потерял контроль и атаковал

Мэтью у нее на глазах? О том, что никогда не смогу больше доверять себе в ее окружении?

Я качаю головой.

– Рев, мне нужно, чтобы ты честно мне ответил, – произносит Джефф. – Стоит ли

мне позвонить Бонни и попросить ее начать подыскивать Мэтью другой дом?

Я моргаю и таращусь на него.

– Ты хочешь найти ему новый дом?

– Нет. Не хочу. Думаю, ему нужно время, чтобы понять, что он может нам

доверять. Но я немедленно ей позвоню, если это доставляет тебе слишком много

неудобств.

– Нет... – Я качаю головой. – Это не то, что я имел в виду. Я это сделал. Ты должен

был знать, что я это сделаю.

Джефф выпрямляется на стуле и смотрит на меня в замешательстве.

– Рев. – Его голос едва слышен. – Не понимаю, что, по твоему мнению, ты сделал.

– Я превращаюсь в своего отца. Я все жду, когда это случится. Я читал о цикле

жестокого обращения, и о том, что определенные черты поведения заложены в

генетическом коде. – Я крепко обнимаю себя руками, как будто мне физически необходимо

держать себя в руках. – Это все равно, что Дек клянется, что никогда больше не

притронется к алкоголю. Каким-то образом мне нужно с этим справиться. Потому что я не

знаю, как все начинается, и не буду знать, как остановиться.

Они молчат, и я снова прожигаю взглядом покрывало, и не знаю, хочу ли поднимать

взгляд, чтобы увидеть их выражения лиц. Я обсуждал это с Декланом, но ни разу с ними.

Я думаю о той вспышке в моем сознании, когда я прижал Мэтью в траве. О том, что

я мог сломать ему шею.

Или о том, как слова моего отца проникли в мой мозг, пробудив давно дремавшие

мысли.

Может быть, он прав.

Может, это меня нужно отправить в колонию для несовершеннолетних. Запереть

там, где я никому не смогу причинить вреда.

Джефф придвигается чуть ближе и кладет ладонь мне на колено. У меня

перехватывает дыхание, но я не отодвигаюсь, и он никак на это не реагирует.

– Ты сказал, что знаешь о цикле насилия, – говорит он. – Что ты знаешь?

Его тон очень деловой. Не провоцирующий. Просто вопрос. Его голос учителя.

– Я знаю, что дети, подвергшиеся насилию, сами становятся жестокими.

– Не всегда, Рев.

– Почти всегда.

– Знаешь почему? Дело не только в генетике.

Я медлю.

– Я знаю, что это имеет отношение к тому, что в детстве твой мозг дает сбой, и к

тому, что в итоге ты не умеешь правильно справляться с эмоциями.

– Да. В некотором роде. На самом базовом уровне происходит расстройство

привязанности, когда ребенок не развивает в себе нормальную связь с опекуном, будь то

из-за пренебрежения или отречения или насилия. Ты мог видеть это у некоторых детей, которые бывали здесь. Некоторые из этих детей никогда не учились доверять.

Он прав. Я это видел. Я помню маленького мальчика, который никогда не плакал, потому что никто никогда не отвечал на его плач. Ему было три года, и он не умел

говорить.

К тому времени, как его мать избавилась от зависимости, он болтал без умолку и

любил напевать алфавит. Когда она снова получила опеку, Кристин навещала их каждый

день в течение месяца.

Джефф разводит руками.