Больше лает, чем кусает

Полицейский чин тут же взял на заметку это подозрительное обстоятельство.

Ах, Смеральдина! Похоже, она, бедняжка, совсем растерялась.

— А почему бы вам не поехать со мной,— прошептал ей прямо в ушко Волосатик,— поедем ко мне, тут уже все закончилось, бесповоротно и окончательно... поедем, будешь моей любовью...

— Я не понимаю, о чем вы...— потупя глазки, пробормотала Смеральдина.

И Квин принялся очень доходчиво объяснять ей, что именно он имеет в виду. Посреди фиолетовых холмов машина вдруг остановилась. Не из-за поломки, а из-за того, что кончился запас бензина. Квина это ничуть не смутило, и он продолжал вести дальше свои разъяснения. Он все говорил и говорил, и все об одном и том же. Однако наконец запас и его энергии исчерпался.

— В конце концов, может быть...— задумчиво проговорила Смеральдина,— может быть, это как раз то, чего хотелось бы и дорогуше Белакве...

— Чего именно? — буркнул Квин, пораженный ее словами.

И Смеральдина принялась пояснять ему то же самое, что пояснял ей он, но ей удалось все растолковать ему намного быстрее.

— Моя радость! — вскричал Квин.— Ну конечно же, конечно!

Замолчали. Квин глядел прямо перед собой, и склоны холмов, видимые сквозь ветровое стекло, тонированное таким образом, чтобы не допустить ослепления водителя светом фар, идущего навстречу транспорта, или прямыми лучами солнца, казались окрашенными в странные цвета, чем-то напоминающие картины Пола Генри. Молчание затянулось и Квин стал подумывать о том, что пора бы предпринять какие-нибудь действия. Однако те действия, которые хотелось бы предпринять Квину, в тот момент начисто исключались. Мысли же Смеральдины постоянно убегали к далекому хладному телу, покоящемуся на той свалке трупов, которую называют кладбищем... а кладбище-то, между прочим, расположено неподалеку от моря... Думалось ей о и своем собственном погребенном духе... Надо бы уважить как-то то далекое хладное тело, может быть, поставить какой-нибудь надгробный памятник, но не сейчас, а несколько попозже, а то ведь с телом пока будет всякое там происходить, могила просядет, ну и все такое прочее, ну а потом можно будет и заняться... Отчего-то вспомнилась Смеральдине Люси, о которой ей рассказывал Белаква, однако Смеральдина тут же постаралась изгнать ее из своих мыслей.

— Надо подумать, что написать на могильной плите,— наконец нарушила она молчание.

— Я вспомнил, он мне когда-то говорил, какую эпитафию ему хотелось бы иметь на своем могильном камне,— воскликнул Квин,— но вот беда, не могу точно припомнить, что же именно... А было бы здорово написать нечто такое, что он сам бы одобрил...

Гробокопатель стоял, погруженный в раздумья: его окружают могильные камни, вздыхающие, мерцающие тусклым светом, как обглоданные ветрами и дождями кости; вон там, вверху, луна, уже отправившаяся на свою работу в небе, а вон там море, ворочающееся и урчащее во сне, а вон там, с другой стороны, холмы, бдительно застывшие на страже холмы благородных, древнегреческих, классических силуэтов — все замечательно, только вот никак не поймешь, можно ли назвать все это "романтическим пейзажем" или тут более уместно определение "классический"? Однако, поскольку явно просматриваются черты одного и другого, то, пожалуй, вернее всего можно было бы назвать открывающиеся с кладбища виды "классическо-романтическим" пейзажем. Итак — созерцаем "классическо-романтический" пейзаж.

А в душе могильщика было покойно и мечтательно. Ну что ж, имеем перед собой классическо-романтического работягу. В голове у него из неведомых глубин всплыли слова розы, обращенные к другой розе: "Живут садовники вечно, запятая, В душе алых роз беспечных..." Могильщик стал напевать незатейливую песенку и попивать виски прямо из бутылки, и скоро из глаз его выдавились умильные слезинки — ах, как ему был хорошо!

Да, господа, вот как бывает в этом мире.

КОНЕЦ