Больше не приходи

Самоваров терпеливо глотал издевки, потому что Покатаев разговорился. Соскучился он, наверное, сегодня. Сплошная нервотрепка. Переживает ли серьезно смерть друга? Осунулся, конечно. Мужественные складки лица стали походить более на морщины. Но нет, не убивается. Да и что заставило бы его убиваться? Глаз — гвоздь, верно Валька сказала. Весь он железный — тренированный, затверделый, желчный. Как они с Кузнецовым дружили столько лет?.. Странная штука школьная дружба: неотвязно лепит друг к другу случайных и далеких людей. Самоварову казалось, что встреться ныне незнакомые Кузнецов и Покатаев на каком-нибудь банкете, вряд ли бы захотели и парой фраз переброситься. Хотя, кто знает…

Что же теперь скажет единственный друг? Самоваров постарался улыбнуться поглупее и попросил:

— Вместо шляпы, Анатолий Павлович, расскажите мне, пожалуйста, то, что все рассказывают — как вы провели ночь.

— А! Все-таки про кусты? — улыбнулся Покатаев. Он так охотно улыбался, что Самоваров окончательно уверился — зубы вставные. Почему-то обладатели дорогих зубных протезов поминутно и с гордостью их выставляют. Это всегда удивляло Самоварова — ему не приходило в голову, скажем, так же гордиться и демонстрировать встречным-поперечным свою прекрасно выполненную искусственную ногу.

Покатаев меж тем деланно нахмурился, изображая раздумье.

— Ну, если уж вам так хочется… Скучный был вечер. С Оксаной все возился. Вы у себя в сарае, поди, слышали, как она вопила? Ужас. Хотя, как бросить в бедную девочку камень? Она в звезды готовится, а звезд без скандалов не бывает. Пусть репетирует. Она долгонько верещала, пока все не разбежались от ее визга, и мы не остались одни вон на том роскошном ложе с отколупанными розами. Что может успокоить бабу — любую? Только секс. Оксана далеко не Мессалина, но никогда не откажется, поскольку не быть сексуальной неприлично. Честно становится в стойку и делает ротик кошельком. И я не против. Согласитесь, она ведь просто куколка. Вы, как мужчина, меня поймете. А что потом?.. Какое-то время спустя я задремал. Я бы задремал и сразу после… но опять же, приличия требуют бормотать что-то вроде: «Как мне хорошо с тобой», и все такое. Она выучила и вовсе чепуху — «Ты такой эротичный!» Фальшиво и скучно, как рукопожатие после футбольного матча. Но, исполнив ритуал, можно спокойно отрубиться, что я и сделал.

— А Оксана? Тоже заснула?

— Наверное. Но вы же раздобыли драгоценные сведения о том, что она ходила-таки до ветру.

— Ее видели.

— Вы правы! Ничего от вас не скроешь! Только вот кто Кузю угробил?

— А вы сами как думаете?

Покатаев сощурился:

— О! Тут, как в детективном романе — у каждого из собравшихся в уединенном замке (заснеженном поместье, на необитаемом острове) имеется причина (да и возможность, чего там!) прикончить главного героя. Такой уж был Кузя титан Возрождения, что всем успел стать поперек горла. Или почти всем.

— А все-таки?

— Что ж, давайте по порядку. Номер первый. Наследник всего этого дощатого и клеенчатого великолепия Егорушка. Пустой, примитивный малый, таскал у папы деньги и изображал золотую молодежь. Дискотеки, тряпки. Зеленые кушает мешками. Сытый, тренированный, в мозгу полторы извилины. Все теперь его. И здесь, и в городе. А там, знаете ли, не бабушкины комоды, а куча папиных картин. Вы ведь в курсе, как они продаются? Великолепная квартира в центре, где помимо Кузиной мазни есть и иконы, и кое-какой приличный антиквариат, не то что здешний хлам. Ну, как, стоит игра свеч?

Самоваров ждал продолжения.

— Теперь номер второй, — Покатаев даже загнул коричневый загорелый палец. — Маргарита, то есть Чадыгина Инна. Муза и вдохновительница. Вы знаете, что Кузя готовился ее бросить ради невесты из нефтяного «ёбщества»? Вы видите, как она бесится? Неглупая, цепкая бабенка, привыкла греться при его славе, а тут — под зад коленом. Она годами вымуштровывала себя в какую-то мадонну. Особа, конечно, в своем роде темпераментная, до Кузи по мужикам потаскалась, но перебесилась, нашла гавань, уверена была, что в конце концов женится он на ней. Ан хрен вам! Что? Чем не мотивчик?

Самоваров согласно кивал головой. Покатаев потерся, поустраивался в своем кресле и продолжил: