Больше не приходи

— Так вот кто у нас Шерлоком-то Холмсом оказался, знатоком окурков! — засмеялся Покатаев. — Кто там только не был, на лестнице этой. Ты, Инна, несешь ахинею. Это Николаша всех подвигнул на сыщицкую стезю. Но мне надоело. Убили моего лучшего друга, а вокруг творится какая-то чертовщина, балаган. Сначала всех допекал этот мебельный самородок, теперь является пифия в ложноклассической шали. Всему есть предел! Вы как хотите, а я удаляюсь. Оксаночка, пошли, детка, пешком. Хоть милицию этим недоразвитым вызовем.

— Останьтесь, — тихо попросил Самоваров, — милиция скоро будет.

— Я не могу больше ждать. Да и что сделают ваши поселковые мегрэ? Запишут мою фамилию в школьную тетрадку? Вот вы и продиктуйте.

— Останьтесь, — повторил Николай. — Все-таки убит человек, считавшийся вашим лучшим другом…

— Вот я и еду сообщить вдове, — Покатаев бросил презрительный взгляд на Инну, — Тамаре Афанасьевне, о случившемся. И, кстати, вдовствующей невесте, Елизавете Дедошиной. Им-то надо знать.

— Им все сообщат в свое время. Останьтесь.

— А подите вы к черту! Корчит из себя важную персону! Сидеть, слушать идиотские бредни и дамские истерики? Да ни за что! Суетесь со своими вопросами, баб довели до идиотизма — ну, и чего добились? Что все трясутся и волком друг на друга смотрят? Вы, может, знаете, кто убил?

— Знаю.

— Ну и кто же?

— Вы меня все Порфирием Петровичем дразнили. Так вот — «Вы и убили-с».

Стало тихо. Немного погодя в каких-то часах внятно и туго повернулся то ли валик, то ли колесо, и после гулкого металлического глотка пробило семь раз.

— Так, — тихо сказал Покатаев. — Передаем последние известия.

Он равнодушно повернулся и пошел к двери.

— Куда вы? — окликнул Самоваров.

Покатаев пошел быстрее, почти побежал. Самоваров отчаянно, глухо крикнул:

— Егор!

Егор, прямо как в боевике, с грохотом распахнул дверь на лестницу и вскинул ружье, расставив ноги. Он все слышал, а потому целился правильно, в кого надо.

Покатаев остановился, оглянулся, громко расхохотался и лениво похлопал в ладоши:

— Ба, ба, ба! Егорка, браво! Долго ты репетировал этот дешевый вестерн? Дружок, ты, сдается мне, нашел свое призвание? Поди, и стрелять будешь?

— Буду, дядя Толя, — Егор не шутил, продолжая целиться.

Зубы Покатаева сверкали, а на улыбку совсем было не похоже. Лицо же Егора сделалось неподвижно, губа закушена, и в гримасе в самом деле проглядывало что-то дикое.

— Ну что мне с вами, дураками, делать? — пробормотал Покатаев. Он вдруг повернулся к Самоварову: — За что же я, по-вашему Кузю угробил?

— Деньги. Я думаю, деньги, — серьезно ответил Самоваров. — Чем вас еще проймешь?

— А кроме меня некому? Вы же тут всех ходили-подозревали?

— Все сошлось, когда убили Семенова. И рация, и моторка, и короткая тропа. Сделать все это мог: а — мужчина, бэ — современный мужчина, разбирающийся как в простой, так и в сложной современной технике, и вэ — современный мужчина, хорошо знающий окрестности.

— Ишь ты! — усмехнулся Покатаев. — Егорка тоже разбирается в моторах и все тропки здесь знает, как себя.

— В то время, как Семенов двинулся по этой злосчастной тропе, мы с Егором на верандочке вели малоприятный, но долгий разговор. А потом они с Валентиной дрова рубили, так?

— Угу, — отозвалась Валька. — Печки-то надо топить, холодрыга же. У Егора же растопочка получается. Здесь он был.

Покатаев поднял брови, задумался.

— Позвольте, зато кое-кто на виду не был. Кое-кто якобы заперся якобы в растроенных чувствах, — он в упор глядел на Инну. — Кое-кто с обоими… Слушайте, не завелась ли у нас своя царица Тамара? Или царица Клеопатра? «Ценою жизни ночь мою…»

Но Инна могла бы сейчас выдержать и не такое.

— Не кривляйся, Толик, — спокойно сказала она. — Это ты сделал.

— Э нет! Будет и другая версийка! Будешь, как миленькая, в лицах изображать, как ты Владимира Олеговича по чуланам таскала! Будешь объяснять, зачем это тебя Кузя здесь держал, для какой такой нужды!

Инна презрительно фыркнула.

— И не печалься, не ты одна, — продолжал Покатаев, поворачиваясь к Насте. — И Валька об этом же расскажет. И вот эта девочка-Дюймовочка. Она, представьте, в той же постельке побывала, и отчего-то шибко разозлилась. Что, заплатили мало?

— Мерзавец! — Настя вскочила; блеклый румянец мгновенно проступил на ее щеках. — Вы мерзавец и других мараете! Вы и представить себе не можете, что бывают другие люди, не такие мерзкие, как вы. Тут Николай Алексеевич про деньги говорил. А я вот знаю — не из-за денег даже вы его убили. Из зависти!

Улыбка Покатаева стала неимоверно широка, зато глаза застыли.

— Из зависти, из зависти! — повторила Настя. — Потому что он талант и свободный человек, а вы бездарность и завистник!

— Подслушивала? — только и вышепталось у Покатаева.

— Ага! Ага! — вскричал Самоваров, — Был-таки разговор! Был!

— Я знала, — торжествовала Инна.

— Разговоры сами по себе уголовно ненаказуемы. Все вы лезли к Кузе с разговорами, и что-то никто не бежит каяться, — парировал Покатаев. Он, похоже, оправился от потрясения.

Инна покачала головой: