Больше никогда не спать

На бумажке, которую я сжимаю в левой руке, уже три ряда чёрточек, в каждом пять раз по пять, а под ними ещё один — четыре раза по пять. Девяносто пять чёрточек! Девять тысяч пятьсот шагов. Умножим на два, разделим на три с половиной: примерно пять тысяч. Всё сходится! Считать больше не нужно. Я уже перешёл три притока и подхожу к четвёртому. Эта глубокая долина, конечно, не что иное, как Риво-эльв. Зачем мне теперь идти вдоль реки? Заблудиться больше невозможно, я могу смело срезать угол.

Я поднимаюсь метров на шестьдесят, вижу обе реки — Ливнасйокку и Риво-эльв. Пенящаяся вода, постоянно сдерживаемая порогами.

Я пытаюсь представить себе, как долина Риво-эльв будет выглядеть дальше. Она должна всё больше сужаться и в конце концов привести в ущелье, где меня ждёт Арне. Как я его найду? Нужно принять важное решение: идти ли мне по берегу реки, или же выше, по кромке левого склона? Что разумнее? Если пойти поверху, то у меня есть все шансы не заметить Арне в том случае, если он ждёт меня внизу у воды или на другом берегу. Если идти вдоль берега, то, наоборот, я смогу держать оба склона в поле зрения, хотя и тогда может статься, что Арне разбил палатку в плохо просматривающемся с берега месте. Но не идиот же он, в самом деле. Он, в свою очередь, делает всё возможное для того, чтобы мне было как можно легче его найти. Уж на это-то я могу рассчитывать. И оттого, что мне будет гораздо легче идти снизу, оттого, что Арне это тоже понимает, я решаю идти вдоль берега.

Долина становится всё глубже и уже, склоны всё круче, — настолько, что растениям больше не за что на них уцепиться. Местами прослойки породы выходят наружу, как книжные полки. На них лежит снег, он не тает даже летом. Снег, покрытый чёрной пылью. И красный снег. Я кладу немного снега на ладонь и рассматриваю его в лупу, но он тает раньше, чем мне удаётся рассмотреть делающие его красным микробы. Наверное, их вообще нельзя увидеть в лупу. Но не стоит тратить время на всякую ерунду. Если нигде не останавливаться, то, может быть, через пару часов я уже встречусь с Арне. Два часа — бессмысленная мера времени для человека, у которого нет часов. До вечера: такой же бессмысленный ориентир в этих местах, где никогда не темнеет. В любом случае, как можно скорее.

Что я скажу ему при встрече? Конечно же: «Doctor Livingstone, I presume?».

Doctor Livingstone, I presume! На пустой желудок удивительно легко смеяться. А смеяться, собственно, нечему, потому что это — шутка Квигстада, а Квигстада я так и не нашёл.

Я на ходу выжимаю в рот тюбик с мёдом, который какое-то время назад засунул в карман штанов. Исчезли последние сомнения насчёт того, в правильную ли долину я попал, хотя и нельзя сказать, что я узнаю окрестности — отсюда они совершенно непохожи на то, что я недавно видел. Пожалуй, я узнаю только дно, зелёное и болотистое; а вот на левом склоне показался ледник! Тот самый ледник. Журчание реки становится всё громче — к нему добавляется шум стекающих с ледника ручьёв. Теперь я совсем скоро увижу Арне. Doctor Livingstone, I presume.

— Мой компас показал не то направление. Прости. Ты был прав.

— А где же он?

— Потерялся.

— Такой шикарный компас! Как жаль.

— Да тебе радоваться надо, что я от него избавился!

— Наверное, ты просто что-то перепутал.

— Не беспокойся. Теперь я всецело положусь на тебя. Компас мне подарила сестра, та, что верит в Бога. Очень характерный для неё подарок. Интересно, где она набралась всех этих глупостей. Мой отец ни во что не верил, моя мать ни во что не верит, я тоже. Но сестра, кажется, собирается указывать путь всему миру.

— Куда же это?

— Я-то откуда знаю? Наверное, на Северный полюс, как компас. В качестве компенсации она без ума от негритянских религиозных песнопений.

— Ха, ха, ха.

Осторожно ступая, я продвигаюсь дальше, иду как можно ближе к скалам, чтобы не попасть в болото. Три толстых бесформенных негритянки, каждая весом по крайней мере в двести килограммов, хлопают в ладоши, подпрыгивают, бьют по земле высокими каблуками, кричат: «Аллилуйя!». Меня охватывает сострадание к неграм, которых всегда, пусть даже с самыми благими намерениями, выставляют в самом идиотском и смехотворном виде: вопящими, визжащими, трясущимися, закатывающими глаза, истекающими потом от игры на трубе, разбивающими друг другу носы на ринге, требующими равноправия под предводительством пастора, представителя той самой религии, что держит их в повиновении. Ни в газете, ни по телевизору я никогда не видел негров — химиков в лаборатории, негров — космонавтов, негров — поэтов, спокойно декламирующих свои стихи; а ведь такие тоже существуют?