Больше никогда не спать

— «Альфред» — это ты? — спрашивает она.

— Да.

— У тебя очень болит нога?

— Нет, не болит уже давно, — лгу я.

— Надеюсь, что я всё правильно перевела. Я тоже хочу поступить в университет, но отец говорит, что я сумасшедшая. А скажи, может быть, ты что-нибудь об этом знаешь: вчера в окрестностях Карасйока люди слышали страшный грохот. Так сегодня утром передали по радио. Сначала думали, что упал самолёт, но потом так ничего и не нашли. Что там, интересно, случилось?

— Понятия не имею.

— В летающие тарелки я не верю. А ты?

— Я тоже.

— Может быть, шаровая молния. Ты когда-нибудь видел шаровую молнию?

— Нет, никогда.

— А я видела. Один раз. Я стояла поблизости от дома с косой крышей, пережидала дождь. С крыши как будто скатился огненный шар. Но он только шипел.

Когда автобус останавливается в Алте и я встаю, я протягиваю ей руку, но она не обращает на это внимания, обхватывает меня обеими руками за шею и целует в губы. Моя ладонь лежит у неё на спине, я чувствую её худые лопатки. Потом я целую её ещё раз в обе щеки и в смятении чувств выхожу из автобуса.

Шофёр тоже выходит и лезет на крышу, чтобы спустить оттуда мой рюкзак.

Ингер-Мари стоит у окна и смотрит на меня. Она не улыбается, и её лицо не выражает ничего определённого. Я машу ей рукой без особого энтузиазма, ни на что не надеюсь, ничего не хочу. Шофёр возвращается в кабину.

Когда автобус отъезжает, она подходит к окошку в задней двери и продолжает на меня смотреть, так же, как смотрела на меня и всё это время. Только когда нас разделяет такое большое расстояние, что мы почти уже не в состоянии различить друг друга, она делает какое-то движение. Машет рукой? Может быть, стоя у окна, она видела меня как будто нарисованным на школьной доске, и теперь она просто стирает моё изображение. Так, наверное, и правда лучше всего.

43

Друзья Арне всё ещё в отпуске. Я прошу у соседей ключ и нахожу дом точно в таком же состоянии, в котором мы его оставили. Мой чемодан стоит под диваном в гостиной. Я раздеваюсь, потом надеваю свою городскую одежду — сорочку, галстук, пиджак. Управившись с этим, я звоню в Геологическую Службу, в Тронхейм. Директора Офтедала нет, Валбиффа, или как там его зовут, — тоже. Но его секретарша в курсе дела. Она сообщает мне, что аэрофотоснимки временно находятся в университете Осло. Дубликатов у них нет, только негативы. Нужно ли заказывать новые оттиски? Да-да, это можно сделать, но нет, заходить завтра бесполезно. Дело займёт довольно много времени, по крайней мере, месяца два-три. К тому же с этим связаны весьма существенные расходы. Не хочу ли я оставить ей свой адрес?

Потом звоню в университет Осло и прошу к телефону профессора Нуммедала. О. Профессор Нуммедал? Он сейчас не в Осло, он в Хопе, это такой пригород Бергена. Когда он вернётся? Точно пока неизвестно, но в ближайшие дни его не будет. Ах, Вы возвращаетесь в Голландию? Тогда попробуйте разыскать его в Бергене. Вот адрес: Хоп. Трольдхёугенсгате, дом 5, телефон 3295.

Наконец, я вызываю такси и оставляю у телефона две десятикроновые банкноты.

Ноги, опухшие и покрытые пластырем, не влезают в ботинки; так что я снова надеваю резиновые сапоги.

С чемоданом и с рюкзаком, я доезжаю на такси до причала, от которого отправляется гидроплан. Из бюро, где продают билеты, я отправляю матери телеграмму — о том, что буду дома через три дня.

44

Голубое небо, ласковое солнце. Здесь меня окружают не звуки, а запахи, и нигде нет ни комаров, ни кровожадных мух. Местами сквозь траву и цветущие рододендроны проступают угловатые скалы. Дом пять по Трольдхёугенсгате расположен на узкой асфальтированной дороге, так круто поднимающейся вверх, что машина способна пройти этот подъём лишь на первой скорости. Тропинка к дому ещё круче, и часть её — это лестница, грубо вырубленная в скале.

Чтобы встретиться с Нуммедалом, мне опять нужно подниматься вверх, и мне кажется, что в этом заключён некий глубокий смысл. Какой именно — сам не знаю. Преодолевая ступеньку за ступенькой, я добираюсь до двери и звоню.

— Мне к профессору Нуммедалу, — торопливо говорю я горничной, — он меня ждёт, я говорил с ним сегодня утром по телефону.

Она улыбается, скорее всего, понимает только по-норвежски, проводит меня в оранжерею, где Нуммедал сидит на солнце. На нём больше нет тех удивительных очков, собственно, двух пар очков, одну из которых можно было поворачивать вверх и вниз. Обычные солнечные очки.

Нуммедал не встаёт, только невнятно говорит что-то по-норвежски. Горничная произносит в ответ длинную речь, в которой я не разбираю ничего, кроме слова «профессор», и уходит.

Хромая, я подхожу к нему.

— Herr Professor Nummedal…

— Bitte, bitte. Садитесь, пожалуйста. Почему вы так неуверенно ходите?

— Я упал.

— Вы тоже упали? Вы что, вместе упали?

— Нет, когда это случилось, я был далеко. Я сбился с пути и только потом нашёл Арне.

Ближайшее к Нуммедалу кресло всё же довольно далеко от него; зато оно точно напротив, в другом углу оранжереи. Я сажусь. Справа от меня стоит комнатная пальма, её листья упираются в потолок.