Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова

Прочитав воспоминания Ивана Михайловича Мызгина, члена партии с 1906 года и уфимского боевика, я окончательно пришел к заключению, что с Мячиным дело нечисто и что он, скорее всего, был провокатором. История такова. Мызгину поручили подготовить побег из тюрьмы боевика Михаила Гузакова, которому грозила смертная казнь. В обсуждении этого вопроса принимал участие и Мячин. Мызгин отправился в Златоуст, чтобы собрать там боевой отряд, но по приезде его сразу арестовали. Другими словами, тамошние жандармы знали, когда и каким поездом он приедет и у кого остановится. Мызгину в тюрьму товарищи передали пилку, чтобы он мог перепилить решетку и убежать. Но накануне побега его неожиданно перевели в другую камеру. Несмотря на это, бежать ему удалось, он ушел в лес и там неожиданно встретил Мячина с группой боевиков. Поездка самого Мячина в Златоуст не планировалась, но он все же туда явился; мало того, именно Мячин узнал по голосу Мызгина, которого, зная, что тот в тюрьме, никто из боевиков встретить не ожидал. Значит, Мячин был осведомлен и о побеге. Они ушли, оставив Мызгина ночевать в шалаше, а утром к нему нагрянули конные стражники. Не много ли совпадений?

Мызгин бежал в одном белье, переплыв речку Ай, и потом три дня бродил по лесу. Мячин его в таком виде и сфотографировал. Вообще-то, боевикам строго запрещалось сниматься, но Мячин пренебрег и этим правилом. Спрашивается, для чего? В итоге план по спасению Гузакова привести в исполнение не удалось – пока Мызгин находился под арестом и бегал по лесам, Михаила повесили. Кончилось тем, что осенью 1918 года Мячин переметнулся к меньшевикам. Таков был этот, с позволения сказать, «большевик» и «боевик». Поистине, в семье не без урода.

В заключение еще несколько слов о дёмской экспроприации. Все добытые тогда деньги – 153 тысячи рублей– были израсходованы под строгим контролем Уфимского горкома нашей партии и по указаниям вышестоящих партийных органов. Мне доподлинно известно, что 25 тысяч было отпущено на Лондонский съезд РСДРП, 15 тысяч пошло на издание петербургской газеты «Казарма». Остальное потратили на местные газеты, на устройство и содержание школ бомбистов – например, во Львове, и боевых инструкторов – в Финляндии, под руководством Красина и Эразма Кадомцева, лабораторий по изготовлению бомб в той же Уфе, наконец, – на покупку оружия.

После экспроприации на станции Дёма наша организация работала прежним порядком – мы продолжали изучать боевое дело, политэкономию, произведения Ленина, документы партийных съездов, текущие политические вопросы. Занимались с нами Эразм Кадомцев и наезжавший из Екатеринбурга пропагандист «Назар» (Накоряков)[36]. Я продолжал регулярно снабжать рабочих своего завода книгами и прокламациями.

Тем временем отношения с отчимом у меня испортились окончательно. Надо сказать, что он пытался нас контролировать, вечерами всегда открывал нам дверь сам и сильно ругал, если мы с Ильей запаздывали. Дверь запирал на крючок, и я придумал, как открывать ее снаружи, сделав незаметную, шириной в ножик, щель против крючка. Через несколько дней наш вредный старик эту щелку обнаружил, забил, а дверь стал запирать на засов. И вот, после очередного собрания мы явились домой поздно. Отец, по обыкновению отругав нас, сделал вид, что лег спать. Легли и мы. У меня в пиджаке была пачка прокламаций, которые наутро я должен был отнести на завод. Но оказалось, что отец, ощупав мои карманы, нашел прокламации и заставил младшего Саньку их прочитать (сам он, как я уже говорил, был неграмотным). Услыхав про «долой самодержавие, царя и его сатрапов», он вскипел, порвал прокламации и заорал, что выгонит меня из дома. Меня его крики обозлили, взбесил и подлый обыск, и то, что он уничтожил прокламации. Выхватив револьвер, я крикнул: «Не смей меня трогать, я сам уйду, подлый черносотенец!» – и отправился к старшему брату, жившему по соседству. Отец так перетрусил, что в полицию не заявил и целую неделю просидел за печкой, боясь, что я его застрелю из окна.

Конечно, все это я наговорил сгоряча и сильно потом раскаивался. Мне, боевику, не следовало себя выдавать. Этот небольшой инцидент обсуждали и в Совете нашей дружины. Посмеялись, как я, маленький и безусый, нашарахал бородатого медведя-черносотенца, но некоторые (например, Мячин) предлагали на всякий случай отобрать у меня оружие. За меня вступились братья Кадомцевы, особенно Михаил, который отметил выдержку и смелость, которые я, по его мнению, проявил в дёмском «эксе». Хотя за горячность мне попало и от них.