Большевик, подпольщик, боевик. Воспоминания И. П. Павлова

Теперь удивляюсь, как я доехал до Уфы в те бурные времена. В вагоне, битком набитом солдатами, женщинами, крестьянами, рабочими, велись самые разнообразные споры, никто толком не знал, кто такие большевики. Распространяли о них нелепые слухи, которые не хочется и повторять. Я чувствовал себя плохо и большей частью лежал в углу теплушки или на топчане. Но нередко вмешивался в разговор, когда какой-нибудь «бывший» принимался особенно пачкать наши идеи. В общем, ехал я что-то около месяца. Часто поезд останавливался, иногда шел кружным путем – так, например, мы объезжали гайдамаков[91] под Киевом. Дорога была страшно тяжела, но домой я явился все же бодрее, чем уезжал из полка. За полк я не беспокоился, потому что своим заместителем оставил там толкового питерского рабочего по фамилии Ковалев. И в нем не ошибся. Когда позже наш полк начал отходить, он сумел все ценное имущество увезти, а лишних лошадей роздал крестьянам. Немцам ничего не оставил. Позднее мне рассказывали, что когда полк отступал, офицеры вслух жалели, что меня нет, говоря, что Павлову бы первому пустили пулю в лоб. А комитетчики им отвечали, что за голову Павлова готовы снести сто офицерских. Вот как, оказывается, меня расценивали друзья и враги. А я об этом и не подозревал.

Приехал в Уфу я страшно грязный и первым делом отправился в баню. В тот же день, не утерпев, сходил к Петру Зенцову у которого застал Кривова. Посидели, поговорили. Я сказал, что приехал в отпуск – отдохну, подлечусь и обратно в полк. Слушали они меня, слушали, Петр вышел в другую комнату и возвращается с наганом в руке. Для начала, говорит, возьми это, а зачем – узнаешь, когда пойдешь домой. «А насчет твоего возвращения на фронт, вряд ли что выйдет, потому как путь на Юго-Западный фронт перерезали гайдамаки. Да, кроме того, ты и здесь нужен, Эразм Кадомцев с тобой будет говорить. Приходи на партсобрание завтра вечером в клуб железнодорожников. Там и поговорим обо всем, а теперь иди домой, у тебя очень усталый вид. А наган держи наготове – в Уфе ночью небезопасно». И точно. Только я от Зенцова вышел, как услышал выстрелы, где-то кричали. Вот, думаю, попал на отдых в «тихий уголок». Даже на фронте у нас по ночам не грабили и не убивали. Так, держа в кармане руку с наганом, и дошел до дому.

На другой день вечером пошли мы с братом Павлом в клуб железнодорожников на партсобрание. Там повидал всех своих старых друзей-боевиков, прибывших кто с каторги, кто из-за границы, кто из ссылки. Вот была встреча! Никогда ее не забыть. Хотелось и плакать, и смеяться. Мы целовались, хлопали друг друга по спинам, приговаривая: «Эх, Ванька, дьявол! Эх, Игнашка, черт!» и т. д. Многих я уже не надеялся увидеть. На собрании меня выбрали в Уфимский городской штаб боевой организации и в городской Исполнительный комитет. Кадомцев мне сказал: «На фронт обратно не пустим. Если тебе нужен полк, дадим его тебе здесь». И дали. Вскоре губком ввел меня в состав губернской Чека, где я стал начальником красногвардейской дружины, выбрали в губернский штаб боевых организаций, и началась у меня новая жизнь, день и ночь полная забот и тревог. Вот тебе и отдохнул!

Зимой 1917–1918 года в Уфе, как и во многих других городах, творилось нечто ужасное. Еще в октябре 1917 года местные черносотенцы по примеру 1905 года учинили погром, во время которого выпустили из тюрьмы уголовников и вместе с ними громили евреев, избивали большевиков; сожгли Окружной суд, в архиве которого хранились дела уголовных, убили начальника районной милиции Токарева[92], бывшего нашего боевика, разбили множество лавок и магазинов. Последствия похожего погрома я потом видел и в Сарапуле.

Когда я приехал в Уфу в городе грабили даже днем, не брезгуя и старьем. Возле моего дома, например, с женщины, пошедшей утром за водой, сняли старый плюшевый жакет. Вот идет пара молодых людей, у девушки в руках муфта. Встречается им другая пара, у которой муфты нет. Парень подходит к девушке с муфтой, достает нож и говорит: «Хватит, поносили муфты, пора носить и нам, отдавай ее моей барышне». Раздевали прохожих среди бела дня у дверей собственных домов.

В общем, в городе требовалось срочно навести порядок. Этот вопрос имел и политическое значение, потому что в грабежах было замечено много людей в матросской и солдатской форме. Вот губком и поручил мне это дело вместе с милицией и Чека, председателем которой стал наш боевик Андрей Ермолаев. Меня назначили начальником дружины Красной гвардии по охране народного достояния. Еще до этого я начал формировать отряды красногвардейцев как для уфимского губернского продовольственного комитета, так и для охраны городских учреждений. Одним из них, пехотным, командовал бывший подпольщик Михаил Дьяконов, другим, кавалерийским, – Хмелевский, оба в недавнем прошлом офицеры. Бывший штабс-капитан Шеломенцев стал у меня техруком. Бухгалтером я взял Костю Савченко, у которого живал во времена подполья, а машинисткой – свою племянницу Паню.