Видимость либерализации царское правительство сохранило и в Манифесте об усовершенствовании государственного порядка от 17 октября 1905 г., вызвавшего энтузиазм у определённой части общества, проявившийся в том числе в создании одноимённой партии — партии октябристов. Лидеры этой партии занимали потом руководящие посты во впервые созданном во исполнение Манифеста парламенте — Государственной думе. Между тем в самом этом насколько кратком, настолько и примечательном документе не только даровалось избирательное право слоям общества, ранее его лишённым, но и декларировалась необходимость одобрения любого закона членами Государственной думы, а также предоставлялись «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Однако всем «свободам» Манифеста противопоставлялось единоличное право монарха распускать парламент в случаях, когда его деятельность по каким-либо причинам покажется неугодной царю и/или правительству (в нынешней России, как и в других странах, аналогичным правом пользуется президент).
Но были ли эти действия царских чиновников, направленные на ограничение демократических свобод, свободы печати в частности, целиком произвольными? Нет. Как показала история, именно периодическая печать использовалась радикалами в России для привлечения новых сторонников, именно посредством печати распространялись призывы к неповиновению распоряжениям властей, нагнеталась обстановка хаоса и анархии, приведшая в итоге к разгулу террора, к многочисленным убийствам. И власть вынужденно, подчас в панике от происходящего штамповала документы, чрезмерно ограничивавшие гражданские свободы и в первую очередь печать, полностью отдавая себе отчёт в действенности газетных публикаций. Полностью отдавал себе отчёт в этом и Ленин, когда в упоминавшейся уже здесь работе «Что делать?» ещё в 1902 г. задавался вопросом «Может ли газета быть коллективным организатором?» и сам же на него отвечал: «Весь гвоздь статьи „С чего начать?“[12]
состоит в постановке именно этого вопроса и в утвердительном его решении» и далее в полемике с партийным оппонентом Л. Надеждиным: «Если не воспитаются сильные политические организации на местах, ничего не будет значить и превосходнейшая общерусская газета. Совершенно справедливо. Но в том-то и суть, чтоМежду прочим, здесь, как и в случае с Мартовым на II съезде РСДРП, расхождения между Лениным и Надеждиным кажутся более видимыми, чем являются действительными: Надеждин всего-то ратовал за то, чтобы — в противовес ленинскому плану общерусской газеты — была бы организована «широкая постановка местных газет, приготовление теперь же рабочих сил к демонстрациям, постоянная работа местных организаций среди безработных». По существу вопроса, особенно в том, что касается подготовки к стачкам и демонстрациям, Ленин Надеждину не возражал. И именно в ответ на эту небезуспешную, происходившую на глазах у всего мира революционную работу имперская власть России отвечала лихорадочной подготовкой и принятием ограничивающих возможности гражданского общества актов.
Но что же происходило в те памятные годы начала ХХ в., когда, с одной стороны, вводились свободы для деятельности граждан в целом и для печати в частности, а с другой — эти же свободы перемещались в поле уголовно наказуемых деяний? Эти события принято называть Первой русской революцией 1905–1907 гг., но начинались они не с демонстраций и стачек, а с того, что Россия потерпела поражение в Русско-японской войне. Поражение это продемонстрировало всему миру и самому русскому обществу уровень обветшалости царского аппарата, оказавшегося неспособным мобилизовать силы огромного государства для отпора внешней угрозе. Что уж говорить о решении внутренних проблем.
1.3. Первая русская революция: «Добить правительство!»