Мясников осмелился предположить, что единственный выход – в предоставлении полной свободы печати: «от монархических до анархических газет». За такое высказывание в сталинские времена автор получил бы пулю или отправился в концентрационный лагерь, но в то время еще довольно терпимо относились к подобным предложениям. Диктатор написал большое письмо своему эксцентричному товарищу, успокаивая его, словно больного ребенка. «Вы видели столько отвратительных и тяжелых вещей, что впали в отчаяние… Мой совет, не поддавайтесь отчаянию и панике». Тяжелая работа была лучшим лекарством для расстроенной нервной системы Мясникова.[399]
Что касается его конкретных замечаний, то оргбюро создаст комиссию по их рассмотрению…
Ленин не мог отрицать, что в созданной и руководимой им партии имеется ряд отдельных неприятных, болезненных точек. В последние годы он пытался, как мог, исправить ситуацию, создавшуюся в коммунистической партии и Советском государстве. Давайте «возродим» Советы (очевидно, на третьем году существования Советского государства они уже изжили себя как органы власти), писал Ленин, пусть беспартийные граждане проверяют деятельность партийных органов. Подобная идея, если говорить серьезно, свидетельствует о том, что Ленин не был чужд самообману.
Партию душили новые политические организации и силы в России. Та партия, которую предлагал создать Ленин, должна была стать фундаментом нового прекрасного мира. Социалистическая Россия, о которой мечтали Чернышевский и Герцен, ради которой многие революционеры положили свою жизнь, могла быть создана только в том случае, если бы каждый коммунист понимал цели и задачи партии. Но какова была реальность?
«Товарищ Ленин, позвольте мне задать вам вопрос, – обратился известный большевик к Владимиру Ильичу. – Вы надеетесь спасти революцию с помощью автоматического подчинения (членов партии)?» Прошел всего год с начала административных реформ, принятых на VIII съезде, а бюрократия уже мертвой хваткой вцепилась в партию.
«Зачем тогда говорить о диктатуре пролетариата, об инициативе рабочих? Нет никакой инициативы. Вы вращаете члена партии в проигрывателе… (Члены партии) не имеют права избираться собственными комитетами. Пусть теперь товарищ Ленин спросит меня: кто будет (в итоге) назначать Центральный комитет? В конце концов, вы один будете осуществлять руководство… и если мы достигнем этой стадии (когда ЦК назначен), революция будет проиграна».[400]
Чрезмерное волнение мешало оратору ясно формулировать свои мысли.
его тревога, по всей видимости, была связана с банальными административными проблемами. Коллегиальное руководство партией и государственными институтами было заменено единоначалием. Война диктовала свои требования. Разве не лучше работает военный комиссариат, когда им стал единолично управлять Троцкий, чем это было в прежние дни «энтузиазма и хаоса», во время непрекращающихся ссор между тремя комиссарами? Как может рабочий комитет эффективно руководить фабрикой? Совершенно ясно, что это работа для специалиста. Ленин снисходительно посмеивался над прежними предрассудками и ошибками. Почему же остальные товарищи не могут так же относиться к данной проблеме?
Как полемист, Ленин мастерски умел запутывать своих оппонентов. Многим людям, и в партии, и среди историков, его оппоненты казались фанатичными противниками профессиональной компетентности и единоначалия в управлении промышленностью. И это действительно было так. Суть недовольства сводилась в основном к диктатуре партии и используемым ею бюрократическим методам. В 1920 году об этом еще можно было говорить открыто: «Следует сказать раз и навсегда, что Центральный комитет отвечает перед партией и не является самодержавной властью». А как быть с Политбюро?
Ленин понимал, что он превращается в некое подобие царя. Он не мог подвергаться критике.