«Мы» – магическое местоимение, неубедительная поза и претензия большевиков возглавить революционное движение, время от времени уступало место злой критике происходящих событий и неподготовленности собственной фракции. Почему забастовки и вооруженное восстание в Москве были так плохо подготовлены? Ни одно воинское подразделение не присоединилось к рабочей демонстрации, ни одной бомбы не было брошено в полицейских. Накануне вооруженного восстания в Москве Ленин высказывает упреки в адрес петербургской организации: «Боже мой, как обидно! Мы говорили о бомбах в течение более чем шести месяцев и ни одной не изготовили». Теперь Ленин за прямые действия: «Ради бога, плевать нам на условности и тщательно разработанные планы». На смену сомнениям относительно террора приходит неистовая жажда применить силу. Надо вооружить народ ружьями, ножами, научить нападать на полицейские участки, экспроприировать банки и так далее. Можно многому научиться, стреляя даже в одиночных полицейских!
Это воинственное состояние было связано с нарастанием революции. Заключение мира с Японией только усилило всеобщее возбуждение. В Санкт-Петербурге в стачке приняли участие все коммунальные предприятия, включая железнодорожную ветку между столицей и царской загородной резиденцией, фабрики и заводы. Массовые пролетарские рабочие организации – Советы рабочих депутатов, возникнув как руководящие органы стачечной борьбы, становились органами общереволюционного движения. Помимо экономических, забастовщики выдвинули политические требования: Учредительное собрание и гражданские свободы. В сентябре и октябре политическая стачка стала всероссийской. Стачка парализовала работу железной дороги и средств коммуникации. Местные Советы взяли на себя функции городской власти. Режим предпринимал отдельные попытки подавить стачку, но не в его силах было справиться с общероссийской забастовкой. Больше месяца властям никак не удавалось дотянуться до Петербургского Совета, который все больше и больше напоминал революционное правительство.
Реакционеры из царского окружения умоляли царя дать согласие на предоставление политической свободы и конституцию. Напуганный ростом революционных сил, самодержец всей России издал 17 октября манифест, в котором обещал «гражданские свободы» и «законодательную» Думу. Даже в разгар революции в это обещание верилось с трудом. На смену удивлению, вызванному этим манифестом, пришли недоверие и скептицизм, а затем еще большее усиление революционного движения. Петербургский Совет потребовал политической амнистии, вывода из города воинских частей и создания народной милиции. В некоторых городах толпы народа врывались в тюрьмы и освобождали политических заключенных. В столице Витте пытался восстановить какое-то подобие порядка, проводил переговоры с Советом, в то время как монарх прятался в своей загородной резиденции. Витте призывал забастовщиков, называя их «братьями», положить конец беспорядкам и вернуться к работе. Совет резко ответил, что не понимают, какое отношение рабочие имеют к графу Витте. Тем не менее Витте производил впечатление на многих членов Совета благодаря репутации либерала и простым, «истинно русским» манерам. В присутствии делегатов Совета он позвонил в убежище императора, а затем, повернувшись к рабочим, сказал: «Слава богу! Могу поздравить вас, господа. Царь только что подписал амнистию». Делегаты были поражены: кто мог подумать, что правительство выполнит это обещание?