Болшевцы

В скором времени Леха и Генералов достигли на своих разбитых машинах фантастической выработки — пятьсот пар в смену. Красная доска коммуны начиналась их фамилиями. Заметно повысился заработок, и Леха купил в Москве замечательный синий костюм в полоску, а жене привез в подарок вязаную жакетку, шелковые чулки и сумочку.

Таня едва дождалась выходного дня — так не терпелось ей показаться вместе с Лехой родственникам, предсказавшим ей черную жизнь за вором. Они шли к таниной матери. Леха был в новом костюме, при галстуке. Таня — в новой жакетке, в шелковых чулках, с новой сумочкой. Если бы Таня могла, то захватила бы с собой и красную доску, чтобы все родственники могли прочесть на ней фамилию мужа.

Родни в этот день собралось много. Пришла тетка Ульяна, румяная и плотная, и прямо с порога посыпала круглые, сухо пощелкивающие слова. Пришел даже дядя Василий, хмурый, заросший седеющей бородой. По давнишней привычке он ежеминутно вытягивал шею, и тогда обозначались на ней жесткие жилы, и сквозила через шерсть белая, не тронутая загаром шея.

Чай пили в саду за круглым столиком. Мать Тани как будто робела перед Лехой, называла его на «вы», стакан протягивала ему первому. Дяде Василию это не нравилось, он выразительно крякал.

— На погребе поллитровка стоит, — сказала танина мать. — Холодная. Может, выпьете?

Лицо дяди Василия выразило согласие. Но Леха сказал:

— Я не буду. У нас по комму неким правилам пить нельзя.

— Мой не пьет, — подтвердила Таня.

Как-то особенно веско произнесла она это короткое слово «мой».

— Да я так— может, для гостей рюмочку, — ответила мать. — И не пейте ее никогда, проклятую. Сколько я, Таня, через нее горя от отца твоего, покойника, приняла…

И хотя Василию Разоренову очень хотелось выпить, водку не подали. Это было первое его поражение. Второе поражение он потерпел, когда Леха достал из кармана коробку хороших папирос и предложил ему. Дядя никак не мог поймать папироску своими толстыми пальцами. Что-то бормоча, он все шарил и шарил в коробке.

— Больно тонкие, господские, — желчно пояснил он, поймав, наконец, папиросу. — Мы не господа, мы к ним не привычны…

В этот момент злосчастная папироса опять выскользнула из его пальцев, упала на стол, в лужу чая, и сразу намокла. Леха снова протянул открытую коробку, но дядя, медленно багровея, достал из кармана кисет.

— Как знаешь, — сказал Леха. — Не хочешь папироску, кури свою махорку. Махорка, брат, тоже бывает разная!

Василий не ответил.

Так они и курили весь вечер — Леха папиросы, а Разоренов махорку.

Когда молодые собрались уходить в коммуну, в клуб, мать Тани пожаловалась:

— Крышу вот надо перекрыть — вовсе стала худая, да нехватает деньжонок. Может быть, ты бы, Василий, выручил?

— Где я тебе возьму? — ответил Разоренов. — Денежки мои в семнадцатом году кончились.

Последнее время Разоренов усиленно начал прибедняться.

— А много ли нужно? — спросил вдруг Леха.

И сразу все замолкли, повернувшись к нему.

— Сорок рублей.

— Могу одолжить. Я с книжки возьму.

Оставшись одни, родственники, как водится, начали судить и рядить. И все хвалили Леху — парень ладный, уважительный, не пьет, имеет хорошую специальность и зарабатывает много.

— Жаловаться грех, — говорила мать. — Выдала дочку за хорошего человека.

В разговор вступил Разоренов:

— Зятек завидный, что и говорить!

Вызов приняла тетка Ульяна:

— А чем плох?

— А чем хорош?.. Что костюм новый?.. Так ему недорого — за два оклада.

— Ты бы не заговаривался, — грозно напомнила мать. — Человек своими руками зарабатывает.

Дядя Василий не выдержал. Злоба схватила его за горло, голос заглох:

— Вор! Воровство! Знаем, откуда папиросы у них!

— Смотри, Василий, — еще грознее сказала мать. — Ты зря не срами человека, а то ведь и за порог недолго.

— Уйду! — яростно закричал дядя Василий. — Уйду! Умирать будешь — глаза не закрою!

— Закроют без тебя. Есть кому.

Дядя Василий хлопнул дверью. Ульяна насмешливо вздохнула вслед ему:

— До чего душа завидущая у человека…

Это была последняя стычка с дядей Василием. Вскоре Разоренов был уличен в спекуляции и выступлениях против колхозов и выслан из Костина.

Теперь вся деревня говорила о положительном и степенном характере разореновского зятя, о его заработках, о новом костюме и о трезвом поведении, и многие родители стали снисходительнее смотреть на прогулки костинских девушек с коммунскими парнями.

А Леха между тем продвигался все дальше в изучении своей профессии. Освоившись с одной машиной, он немедленно переходил на другую. Его неудержимо тянуло к новой, еще незнакомой машине. Он знал, что ее движения, внешне беспорядочные, таят в глубине строгую законченную систему. Тянуло понять, проникнуть в тайные законы валов, эксцентриков и шестеренок, мучительно повторить всю работу создателя этой машины, изобрести ее во второй раз, чтобы потом, по-хозяйски распоряжаясь ею, снова поверить в силу своего мозга и рук.