Болшевцы

Он не выходил из коммуны, чтобы не встретиться случайно с Таней, и злился, когда ему было скучно без нее. Женитьба представлялась ему страшным и бесповоротным событием, после которого он навсегда утратит возможность распоряжаться своей жизнью по собственной воле. Не навсегда же все-таки он попал в эту коммуну.

Приятели, конечно, поддержат его отказ от женитьбы. Гуляев был в этом уверен даже после разговора с Осминкиным. И ошибся: большинство не сочувствовало ему, наоборот, говорило, что он осрамил коммуну и ни одна девушка никогда больше не придет «на огонек». А Сергей Петрович, встречаясь с Гуляевым, поглядывал на него с укором. По ночам парень плохо спал, все думал, жалел самого себя, а вспомнив Таню, чувствовал, что и ей нелегко.

Так прошло несколько дней: с одной стороны, вся коммуна, с другой — Леха. И с ним какой-нибудь пяток непримиримых женоненавистников. Даже голуби не радовали Гуляева, хотя они все лучше кувыркались в теплом летнем небе, у самых облаков.

…Ночью открылась дверь. Узкая полоска света от фонаря легла вдоль койки. Вошли Сергей Петрович, Осминкин и еще два парня.

— Спишь, Леха? — спросил Сергей Петрович, усаживаясь на койку. — Заварил ты кашу, Леха, а мы, выходит, расхлебывай.

Гуляев молчал.

— Что же теперь делать, Леха?

Опять молчание. И снова голос Сергея Петровича:

— А дядя у нее настоящий старый самодур. Он сегодня хотел вожжами ее избить… Она в погреб спряталась.

— Я ему кишки выпущу, — хрипло сказал Гуляев, приподнимаясь на локте.

— Придумал. Хорош активист!.. Еще больше коммуну хочешь осрамить?

— Что же, жениться? — спросил сам себя Леха.

Никто не ответил ему. Устало опустившись на подушку, он покорно произнес:

— Ладно, женюсь. Отстаньте вы от меня.

И почувствовал, что самому сделалось много легче, точно прояснилось все от этого решения. Гуляев решил завтра же сказать об этом Тане; приятно было предугадывать бурную ее радость и думать о собственном благородстве и великодушии. Он не подумал только о том, что кроме него, Лехи, и Тани существует еще Костино, а в Костине — Василий Петрович Разоренов и его многочисленная родня.

Костинцы в последние месяцы уже не боялись так коммуны, как осенью и зимой. Многие уже видели, что дело-то, выходит, вовсе не худое, и, может быть, не будь Разоренова, предпочли бы из противников коммуны перейти открыто в число ее друзей. Пока же они предпочитали выжидать.

Мишаха Грызлов частенько вспоминал знаменитую драку костинцев с воспитанниками коммуны и почесывал затылок.

Впутался тогда он в сущности случайно. Своих били, как не вступиться? Но теперь это казалось глупостью, такой, что даже нельзя понять, как она могла произойти. В этой удивительной коммуне можно отлично заработать, но Мишаха боялся, что ему откажут.

— Пойду к Сергею Петровичу, поговорю, — решил, наконец, он. — Авось, люди не осудят.

Как решил, так и сделал. Богословский встретил его подозрительно:

— Жаловаться пришел, Грызлов?

— Н-нет, в гости.

Мишаха переминался у двери с ноги на ногу.

— За что коммунаров травите? — спросил Сергей Петрович. — Что ж стоишь, проходи, садись, — прибавил он.

— Да все Василий Петрович настраивал, — сказал стыдливо Мишаха и испугался.

— Ты сам дубиной дрался. Ведь я видел.

— Дубиной? Скажи — грех ведь какой!.. Ишь, сердце-то что делает с человеком. А ведь я от роду смирный.

— Мириться, что ли, пришел?

— Виноват я перед коммуной, — смущенно сказал Мишаха. — Виноват, верно. Тычком ей на дороге стал.

— Плоха для тебя коммуна?

— Хороша.

— Тогда зачем тычком стоишь?

Мишаха перекидывал фуражку из одной руки в другую, крякал, вытирал потное лицо рукавом.

— Лошадку я у вас подковал. Ковка важно держится. Работенку дали бы, — вздохнул Мишаха.

— Ладно… Это можно, — усмехнулся Сергей Петрович. — Отвози бут с карьера.

Дома радостное настроение Грызлова испортила Карасиха.

— Танька Разоренова загорбатела, — захлебываясь, сообщила она. — От ворюги Гуляева Лешки!

— Ишь ты! — в раздумье промямлил Мишаха, а про себя тревожно подумал: «С работой, гляди, не вышло бы какой заминки… Небось, все мужики на дыбы встанут. Вот уж нашла, дура, время беременеть!»

— В коммуне об этом с утра до ночи колготня. Думают, через прение из бабы опять девка выйдет, — Карасиха лукаво подмигнула.

— В коммуне знают, что делают, — неопределенно заметил Мишаха.

— Знают, а Гуляев не женится. Девке-то вовсе, выходит, пропадать.

— Женится, — уверенно сказал Мишаха.

— А хоть он бы и захотел, нетто такому отдадут девку? Уж этого Василий Петрович не дозволит.

«Эх, нехорошо, очень нехорошо и не ко времени», опять подумал Мишаха Грызлов с огорчением.

Так и не приступил он тогда к возке бута. Решил подождать.

Мать Тани держалась неопределенно, но, повидимому, в конце концов была от свадьбы не прочь. И то сказать — девка с прибылью. Кому другому такая-то нужна?