Болшевцы

Через несколько дней встревоженные комсомольцы явились за советом к Погребинскому. Они рассказали о вопросе Беспалова, о том, какое огорчение вызвал среди болшевцев ответ Галанова. Пожаловались на плохое культурное обслуживание коммуны: газеты, правда, выписаны, но в библиотеке очень мало хорошей беллетристики. «Мать» Горького, например, отсутствует, а «Тарзан» — ходит по рукам.

— Одни несчастья! — весело воскликнул Погребинский. — Ожидал, что с достижениями приедете, а у вас — кругом беда!

— Есть и положительное, — хмуро сообщил Галанов, не понимая, что было веселого в их рассказе.

Галанов стал говорить о хорошей посещаемости кружка, за которую, впрочем, нельзя больше поручиться. Потом рассказал последнюю новость: ребята поймали в продуктовой кладовке крысу, удавили ее на сосне и сделали надпись на клочке бумаги: «Смерть расхитителям коммунского и государственного достояния».

Погребинский расхохотался, восхищенно повторял:

— Смерть, говоришь, смерть? Замечательно! Раньше бы они тоже эту крысу повесили бы, только надписали бы иное: «Души лягавых», «Бей фрайеров» или что-нибудь в этом роде. А тут — пожалуйте: «Расхитителям коммунского достояния»… и даже «государственного»! Хорошо!

Он встал из-за большого письменного стола, прошелся по комнате и — уже серьезный — остановился рядом с комсомольцами:

— Так огорчились ребята? Значит, нужна им ячейка, хотят в нее. Радоваться надо, а вы носы повесили.

— Но ведь ячейку-то мы им дать все-таки не можем, — возразил Калинин.

— Это что за новость? — удивился Погребинский. — Что мы, пугливые тетушки, у которых руки дрожат при одном только слове «вор»?

Комсомольцы повеселели.

— Будет в коммуне ячейка, — твердо сказал Погребинский. — Я говорил уже в ЦК комсомола. Ведь многие болшевцы хоть завтра могут быть «выпущены», заслуживают того, чтобы с них была снята судимость. Почему же они не могут иметь ячейку?

Самый факт создания у них ячейки будет таким ярким выражением доверия, таким мощным средством перевоспитания, что было бы странно, если бы мы не пошли на это. На днях Чаплин сам обещал приехать в коммуну. Так-то, други. Чем расстраиваться, вы обратите вот на что внимание. — Погребинский заговорил строже. — Найдутся среди болшевцев несознательные и прямые недоброжелатели, которые обязательно попробуют сорвать организацию ячейки. Вы думаете, случайно этот Красавчик юродствует? Нет ли за его спиной врага пострашнее? Беспалов-то снова запил? — неожиданно сказал он.

Комсомольцы удивились. Неужели он лучше их знает, что происходит в коммуне?

— Как запил?

— Очень просто, как запивают! Возвращайтесь-ка, друзья, в коммуну да помните, что я говорил. Организуйте покрепче вокруг себя активистов, подтягивайте отсталых.

Беспалов действительно запил. Он сидел на кровати, опустив плечи и голову, разбитый, расслабленный, будто у него размяк позвоночник.

Около пьяного возились Гуляев и Румянцев, пытались уложить его спать.

— Да замри ты, бусыга, стукну вот! — нервничал Румянцев. — Скоро комсомольцы приедут, а ты — хорош.

— Желаю на занятие, — мычал Беспалов. — Желаю с комсомолом говорить!..

На шумок постепенно собралась большая группа ребят. Одни осуждали пьяного, другие завидовали ему: «Наклюкался? Узнать бы — где!» И злорадствовали, что пьяным оказался один из кружковцев — тех самых, что организовали чтение газет, выпустили стенновку, в которой досталось многим неряхам в быту и лодырям в мастерских. «Подумаешь — отыскались учителя».

«Политики» действительно мало-помалу становились во главе коммунских организаций. Это вызывало недовольство отсталых, но с авторитетом кружковцев, с их внутренней спайкой, единством интересов не считаться было нельзя. Тем более было приятно всем недовольным, что пьяным оказался Беспалов.

— Не меньше двух бутылок комсомолец-то вылакал.

— Ему на старые дрожжи хватило и одной.

В комнате, где занимался обычно кружок, одиноко сидел Дима Смирнов.

— Где остальные ребята? — спросил Галанов.

— Не знаю, — смутился Дима.

— Может, в лес гулять ушли?

— Нет.

— Так где же? У нас важная новость.

— Сейчас придут.

Расстроенные, смущенные ребята оходились один за другим. Где-то вдалеке грохотал гром. Порывистый ветер хлопал ставнями, открытыми рамами, перелистывал лежащие на столе журналы и шуршал газетами.

— Ребята! — торжественно начал Галанов. — Погребинский Сказал, что нам разрешат организовать ячейку.

Он ожидал шумного выражения радости, возбуждения, восклицаний. Но все молчали.

Румянцев угрюмо проворчал что-то. Галанову послышалось: «Нельзя нам разрешить…»

В чем дело? Что случилось с ребятами?

И именно в этот момент появился Беспалов. Оставшись один, он кое-как встал с кровати и с пьяным упорством поплелся на собрание кружка. Он покачивался в дверях между косяками, пытался засучить рукава, бормотал ругательства:

— Изобью! Подходи…

Накатников и Румянцев взяли его подмышки и поволокли. Он упирался, кричал, грозился.

Галанов смотрел на эту отвратительную возню с пьяным и тревожно думал: «Чорт знает что! Беспалов… Такой парень!..»