Хворостов и его люди были окончательно сражены, не только утратили остатки скепсиса, но и преисполнились энтузиазма, когда на поляну и на ведущие к ней и от неё просеки начали повзводно выходить сначала «печенеги», а за ними и выглядящие гораздо грознее штурмгвардейцы. Сразу, как писали Ильф с Петровым, «стало шумно и весело».
Девушки, при всех их способностях —
А тут весь лесопарк чрезвычайно быстро наполнился очень убедительными парнями в незнакомой форме и с напоминающим о годах Отечественной войны оружием.
В избе лесничего собралось много начальников самого разного рода и «хронологической принадлежности». Сразу пять полковников, считая Фёста и Хворостова, два подполковника, Закревский и Эргарт — комбаты штурмгвардии, шесть капитанов, возглавлявшие роты «печенегов». Прямо хоть ремейк картины «Военный совет в Филях» пиши.
Остальные офицеры двух Россий, ротные и взводные, которым полагалось бы здесь присутствовать, просто не поместились в небольшом помещении. Расположились на крыльце, на лавках у стены, под широким навесом у обращённого к лесу торца дома.
Некоторая путаница в головах у не слишком хорошо разбирающихся в исторических тонкостях офицеров и с той, и с другой стороны возникла лишь оттого, что одинаковые знаки различия в двух армиях обозначали несколько другие чины, в остальном же взаимопонимание и в избе, и на поляне наметилось полное.
Как водится, первым делом обменивались куревом, немедленно вынося оценки качеству табачных изделий. Добровольцы Хворостова, не побывавшие на заводе, с крайним вниманием отнеслись к присутствию в рядах «братьев по оружию» целой сотни хоть и суровых на первый взгляд, но весьма милых при ближайшем знакомстве девушек, которых тоже весьма заинтересовали коллеги-мужчины из чужого мира.
Фёст, отвыкший от армейского многолюдья, сразу почувствовал себя как дома, в родной семье. Если с тобой около тысячи хорошо вооружённых, надёжных ребят, совсем иначе себя ощущаешь, чем одинокий разведчик в Диком поле.
Попытка Уварова как-то уберечь девичью роту от излишнего, неуместного сейчас внимания закончилась безуспешно, притом что формально он был прав: сто девушек в окружении тысячи мужиков, собравшихся на войну, — сильно дестабилизирующий фактор. Хотя бы в том смысле, что заболтаются на не имеющие отношения к службе темы так, что и команд не услышат. А то и военные тайны начнут выдавать.
На не менее важный момент обратила внимание всё та же вездесущая Темникова, здорово раздосадованная, что Вельяминову и двух её «сестричек» принимал Государь, «из собственных ручек» прицепил «Георгиев» и дал по очередной звёздочке. Она твёрдо решила, что в предстоящем деле непременно догонит Настьку, ставшую уже штабс-капитаншей, и хоть через влиятельных родственников, но добьётся, чтобы её, а не будущую «графинюшку» поставили ротной вместо Полусаблина, уже, по достоверной информации, подавшего рапорт.
— Прошу, господин
— Зачем? — не понял Уваров.
— Затем, что девушкам, прошу прощения, в кустики желательно отлучаться без ненужных свидетелей, — дерзко глядя командиру в глаза и несколько вызывающе улыбаясь, ответила Темникова.
«Ах ты, зараза, — подумал Валерий. — Но я тебе не бедняга Полусаблин, которого вы своими подъё… довели до импотенции». Эту печальную новость Уварову военврач Терёшин (по довольно категоричной просьбе Валерия всё же переведённый из ТуркВО и назначенный начмедом бригады) сообщил, и не было в этом никакого нарушения «врачебной тайны», так как врач обязан докладывать по команде обо всех случаях заболеваний и ранений личного состава, даже самых деликатных, независимо от звания, должности и пола.
— Так точно — разрешаю. При этом возлагаю на вас личную ответственность на поддержание прилегающей территории в должном санитарном и эстетическом состоянии. Никаких «кустиков».
Проще говоря, теперь Арине в награду за инициативу предстояло приказать энному количеству девиц из своего взвода вооружиться саперными лопатками, отрыть, согласно уставу, положенное количество ровиков и следить, чтобы в их использовании соблюдался положенный порядок.
Получив уставной же ответ слегка разочарованной и прилично разозлённой дамы, Уваров поднёс ладонь к козырьку со словами:
— Не смею более задерживать, — и отправился по более важным делам.