Большие дела

— Прекратите реплики с места! — негодует Троцкий.

Я присаживаюсь на первый ряд с краю у входа и спрашиваю у девчонки, внимательно следящей за происходящим:

— В чём суть проблемы? За что её исключают?

Она окидывает меня удивлённым взглядом и говорит, как нечто само собой разумеющееся:

— За хулиганство.

— За хулиганство? — изумляюсь я.

— Ну да. Ты с какого курса? Я тебя не помню.

— А ты с какого? Я тоже тебя не помню.

— С третьего, — отвечает она тоном, типа как ты можешь этого не знать?

— А я думал, с первого, — улыбаюсь я. — Я просто никого ещё не знаю. Так в чём там дело-то?

— Надо же, уже ноябрь, а ты никого не знаешь до сих пор, — качает она головой. — Короче. Вон тот в президиуме видишь, с разбитым носом, он якобы приставал вон к той девочке. Видишь с косой, сидит прямо напротив президиума?

— Как приставал? Домогался что ли?

— Ну, типа в углу зажал и щупал. Но этого никто не видел. А Рыбкина, это вот эта, она ему дала в нос, смотри какой у него пельмень. А когда он на неё набросился, пнула по яйцам.

— Куда? — делаю я круглые глаза.

— Туда-туда, — ухмыляется моя соседка.

— Ну, а почему тогда Рыбкину исключают?

— На неё хотят ещё представление к отчислению сделать. Потому что Пеньков, это отрицает. Он настаивает, что не хотел давать ей списывать контрольную и за это она его избила.

— Она? Его? Вот этого борова?

— Он не боров, а двоюродный племянник проректора, — поясняет девчонка. — Секретарь комитета комсомола, к тому же. Порядочный человек. А у Рыбкиной уже была история в общаге. Её выселили, правда потом замяли это дело. В общем ей веры нет.

— А потерпевшая? Показания дала?

— Галкина? А её не поймёшь, она из тех, кто и рыбку съесть и… чтоб приятно было. Ну, ты понял, да?

— Как не понять, — улыбаюсь я. — Это дело известное.

Соседка расплывается в улыбке.

— Так, товарищи! — восклицает Троцкий. — Заканчиваем прения. Если все высказались, переходим…

— Не все! — во весь голос заявляю я и встаю со своего места.

Наташку надо видеть. Вот, что называется глаза по полтиннику. Она даже рот раскрывает. Это эффект разорвавшейся бомбы, товарищи. Ура!

Уверенным шагом я подхожу к президиуму и захожу за трибуну.

— Посторонитесь, товарищ.

Троцкий хлопает глазами и отходит в сторонку.

— Пожалуйста, — растерянно говорит он.

— Товарищи! — обращаюсь я, к заинтересовавшемуся происходящим залу. — Я только что прибыл из аэропорта. Я был в Москве, в Центральном Комитете ВЛКСМ, вот документ. Мой мандат!

Я трясу над головой командировочным удостоверением.

— Там жизнь бьёт ключом, строятся смелые планы и создаются дерзкие проекты, нацеленные в успешное и поистине великое будущее нашей славной Родины. Первый секретарь ЦК сказал мне, Егор, мы верим, что на местах и, прежде всего, в вузовских организациях работают неравнодушные ребята с пламенными сердцами и горящими глазами. От них, от их горячих голов зависит завтрашний день страны советов. И вот я прихожу на собрание факультета. И что я вижу? Где эти неравнодушные люди, где горящие глаза, где бой за справедливость и где равноправие женщины? Они не здесь, они погибли в мечтах первых комсомольцев, отдавших жизни за идеалы революции, за идею равенства и братства. Все идеалы попраны и оставлены в прошлом!

Я поворачиваюсь к членам президиума. Их сонные до этой минуты лица начинают выражать заинтересованность и недоумение.

— Посмотрите на людей за этим столом. Чванливые и безразличные. Безразличные не только к идеалам комсомола, но и ко всему советскому. Посмотрите на Пенькова. Вот торжество безнаказанности, харрасмента и непотизма. Чего добился он в своей жизни сам? Да ничего, всё что у него есть, он получил даром и на блюдечке с голубой каёмочкой.

Челюсть Пенькова отвисает чуть ли не до стола. Девчонка из первого ряда та, что разъяснила мне что к чему, выглядит не лучше, пытаясь понять, что, собственно, происходит.

— И вот это существо, пользуясь своей безнаказанностью, пристаёт к своему товарищу, к комсомолке Галкиной. Встань, Галкина, пусть все посмотрят, может ли это юное, беспомощное и запуганное создание дать отпор такому вот важному, козыряющему родственными связями, чудищу! Стыдно, Пеньков. Ты не комсомолец, а похотливое животное, фавн в человеческом обличии.

По аудитории проходит волна гомона и смешков. Кажется, скучное и рутинное мероприятие превращается во что-то, по меньшей мере, забавное. Я бросаю взгляд на Наташку и замечаю озорной огонёк в её глазах. Она кое-как держится, чтобы не рассмеяться.

— Товарищи, ЦК даёт нам чёткий и понятный сигнал на очищение рядов и обозначает тренд на идеологическую чистоту совести и укрепление духовных скреп. Давайте посмотрим друг на друга и ответим, какие мы комсомольцы и достойны ли мы наших дедов, грудью проложивших нам путь в царство свободы. И почему в этом царстве царствуют вот такие, с позволения сказать товарищи Пеньковы. Они сексуально невоздержанны и озабоченны.

По залу проходит стон.

— Он сегодня очень-очень сексуально озабочен! — выкрикивает кто-то с задних рядов.