С этими словами он встал из-за стола и, запустив руку в карман своей толстой куртки, извлек короткую черную трубочку и горсть табаку, темного и крепкого, известного под названием «негритянского листа». Набив трубку, он высыпал остатки табака обратно в карман, точно в ящик; потом достал щипцами уголек из камина, закурил и, повернувшись спиною к огню, в который раз своим излюбленным жестом протянул мне обе руки.
— Вот, — сказал он, держа меня за руки и попыхивая трубкой, — вот джентльмен, которого я сделал! Настоящий джентльмен, первый сорт. Ох, и приятно мне на тебя смотреть, Пип! Так бы все стоял и смотрел на тебя, мой мальчик!
Я при первой возможности высвободил руки и, чувствуя, что мысли мои наконец приходят в некоторый порядок, попытался разобраться в своем положении. Прислушиваясь к его хриплому голосу, глядя на его морщинистую плешивую голову с бахромою седых волос, я стал понимать, к кому я прикован и какой крепкой цепью.
— Я не хочу, чтобы мой джентльмен шлепал по лужам; у
Он достал из кармана большой, туго набитый бумажник и бросил его на стол.
— Тут найдется, что тратить, мой мальчик. Это твое. Все, чем я владею, — все не мое, а твое. Да ты не бойся, Это не последнее, есть и еще! Я для того и приехал на родину, чтобы поглядеть, как мой джентльмен будет тратить деньги по-джентльменски. Мне только того и надо. Мне только и надо, что этой радости — глядеть на него. И черт вас всех возьми! — закончил он, окинув взглядом комнату и громко щелкнув пальцами. — Черт вас всех возьми, от судьи в парике до колониста, что пылил мне в нос, уж мой будет джентльмен так джентльмен, — не вам чета!
— Помолчите! — воскликнул я, сам не свой от страха и отвращения. — Мне нужно с вами поговорить. Мне нужно решить, что делать. Мне нужно узнать, как уберечь вас от опасности, сколько времени вы здесь пробудете, какие у вас планы.
— Погоди, Пип, — сказал он, кладя руку мне на плечо и сразу как-то присмирев. — Ты малость погоди. Это я давеча забылся. Недостойные слова сказал, недостойные. Слышь, Пип, ты прости меня. Этого больше не будет.
— Прежде всего, — заговорил я опять, чуть не со стоном, — какие меры предосторожности можно принять, чтобы вас не узнали и не посадили в тюрьму?
— Нет, мой мальчик, — продолжал он все так же смиренно, — это не прежде всего. А прежде всего насчет недостойности. Недаром я столько лет растил джентльмена, — я знаю, какого он требует обращения. Слышь, Пип, я недостойные слова сказал, недостойные. Ты уж прости меня, мой мальчик.
Столько мрачного комизма было в этой речи, что я невесело рассмеялся и сказал:
— Простил, простил. Бросьте вы, бога ради, твердить все одно и то же!
— Нет, Пип, погоди, — не унимался он, — я не для того такую даль ехал, чтобы себя недостойным показать. А теперь, мой мальчик, продолжай. О чем бишь ты начал?..
— Как уберечь вас от опасности, которой вы себя подвергли?
— Да не так уж велика опасность. Если только на меня не донесут, опасности, можно сказать, никакой и нет. А кто на меня донесет? Разве что ты, либо Джеггерс, либо Уэммик.
— А если вас случайно узнают на улице?
— Да словно бы и некому, — сказал он. — В газеты я не собираюсь давать объявление, что вот, мол, А. М. воротился из Ботани-Бэй; и лет, слава богу, немало прошло, и корысти в этом никому нет. Но я тебе так скажу, Пип: будь опасность в сто раз больше, я бы все равно приехал поглядеть на тебя.
— И сколько вы здесь пробудете?
— Сколько пробуду? — переспросил он, удивленно взглянув на меня, и даже вынул изо рта свою черную трубку. — А я туда не вернусь. Я больше отсюда не уеду.
— Где же вам жить? — спросил я. — Что мне с вами делать? Где вы будете в безопасности?
— Не тревожься, мой мальчик, — отвечал он. — За деньги можно и парик купить, и пудры, и очки, и любую одежду — к примеру, панталоны с чулками, да мало ли еще что. Так и до меня люди скрывались, и я так могу не хуже других. А где жить, это ты, мой мальчик, сам мне присоветуй.
— Сейчас вы говорите об этом легко, — сказал я, — но вчера, видно, не шутили, когда клялись, что это смерть.