Большие надежды

— Массивная? — повторил Уэммик. — Еще бы. И часы золотые, с репетицией, сто фунтов стоят, ни пенни меньше. В Лондоне примерно семьсот воров знает про эти часы, мистер Пип; и все они, мужчины, женщины и дети, признали бы каждое звено этой цепочки и отскочили бы от нее, как от раскаленного железа, доведись им к ней прикоснуться.

Начав с этого, а потом беседуя о разных других предметах, мы с мистером Уэммиком коротали дорогу и время, пока он не сообщил мне, что мы добрались до Уолворта.

Уолворт представлял собою множество переулков, канав и садиков, — место, по-видимому, тихое и скучноватое. Дом Уэммика, маленький, деревянный, стоял в саду, фасад его вверху был выпилен и раскрашен наподобие артиллерийской батареи.

— Моя работа, — сказал Уэммик, — не правда ли, красиво?

Я рассыпался в похвалах. Я, кажется, никогда не видел такого маленького домика, таких забавных стрельчатых окошек (по преимуществу ложных) и стрельчатой двери, такой крошечной, что в нее едва можно было пройти.

— Вон там, видите, настоящий флагшток, — сказал Уэммик, — по воскресеньям на нем развевается настоящий флаг. А теперь смотрите сюда. Я перешел по мосту, сейчас подниму его, и кончено, сообщение прервано.

Мост представлял собой доску, перекинутую через ров и четыре фута шириной и два глубиной. Но приятно было видеть, с какой гордостью Уэммик его поднял и закрепил, улыбаясь на этот раз не одними губами, а всем сердцем.

— Каждый вечер в девять часов по гринвичскому времени стреляет пушка, — сказал Уэммик. — Вон она там. Когда вы ее услышите, так, наверно, признаете, что это сущий громобой.

Орудие, о котором он говорил, было установлено на крыше крепостцы, построенной из фанерной решетки. От дождя его защищало замысловатое брезентовое сооружение вроде зонтика.

— А позади дома, — сказал Уэммик, — не на виду, чтобы не нарушать картины укреплений, — я ведь так считаю, что раз у тебя есть идея, проводи ее в жизнь последовательно и все ей подчиняй; не знаю, согласны ли вы со мной…

Я сказал, что совершенно согласен.

— …позади дома я держу свинью, и кой-какую птицу, и кроликов: еще я соорудил парничок и сажаю огурцы; за ужином вы сами убедитесь, какой у меня вырос салат. Так что видите, сэр, — сказал Уэммик и снова улыбнулся, но тут же серьезно покачал головой, — если мои скромные владения подвергнутся осаде, здесь черт знает как долго можно продержаться — припасов хватит.

Затем он повел меня к беседке, до которой было по прямой шагов пятнадцать, но дорожка так прихотливо извивалась, что путь туда занял довольно много времени. В этом уединенном местечке для нас уже были приготовлены стаканы; пунш был погружен для охлаждения в декоративное озерцо, на берегу которого стояла беседка. Посреди этого круглого озерца (с островом, который я чуть было не принял за предназначенный к ужину салат) Уэммик устроил фонтан, и стоило только пустить в ход небольшую мельничку и вынуть пробку из трубы, как кверху взлетала струя такой силы, что вся ладонь у вас сразу становилась мокрая.

— Я сам себе и механик, и плотник, и садовник, и водопроводчик, и мастер на все руки, — сказал Уэммик в ответ на мои похвалы. — И это, знаете ли, неплохо. Смахиваешь с себя всю ньюгетскую паутину, и Престарелому интересно. Можно, я вас сейчас познакомлю с Престарелым? Это вас не затруднит?

Я искренне заверил его в обратном, и мы пошли в замок. У камина сидел глубокий старик в байковой куртке: чистенький, веселый, довольный, ухоженный, но совершенно глухой.

— Ну-с, как дела, Престарелый Родитель? — шутливо приветствовал его Уэммик, с чувством пожимая ему руку.

— Превосходно, Джон, превосходно! — отвечал старик.

— Вот, Престарелый Родитель, представляю тебе мистера Пипа, — продолжал Уэммик, — жаль только, что ты не расслышишь его фамилию. Покивайте ему, мистер Пип, он это любит. Прошу вас, покивайте ему, да почаще!

— У моего сына замечательный дом, сэр, — прокричал старик, в то время как я изо всех сил кивал ему головой. — И красивейший сад, сэр. После смерти моего сына государство должно приобрести этот участок земли и прекрасные сооружения, кои на нем находятся, и предоставить его для народных гуляний.

— А ты и рад, Престарелый, ты и горд! — сказал Уэммик, любуясь отцом, и его жесткое лицо совсем смягчилось. — Ну, давай я тебе кивну, — и он яростно тряхнул головой, — ну, давай еще разок, — и он тряхнул головой еще яростнее, — ты ведь это любишь, верно? Если вы не устали, мистер Пип, — хотя я знаю, с непривычки оно утомительно, — ублажите его напоследок! Вы и не представляете себе, как это его радует.

Я добросовестно ублажил его напоследок, и старик совсем развеселился. Он стал собираться на птичник, кормить кур, а мы вернулись в беседку и занялись пуншем; и здесь, покуривая трубку, Уэммик сказал мне, что ему потребовалось немало лет, чтобы довести свой участок до теперешней степени совершенства.

— Все это ваша собственность, мистер Уэммик?

— О да, — сказал Уэммик, — я приобрел ее постепенно, понемножку. Теперь я, можно сказать, землевладелец.

— Вот как? Надеюсь, мистеру Джеггерсу нравится ваш дом?