Большие надежды

Донорское сердце, подготовив, помещают в грудную полость. Доктор Гарднер сохраняет полное спокойствие, он не колеблется, руки у него не дрожат. Он хороший врач. Превосходный. Трансплантация сердца – не та операция, в которой участвуешь каждый день, но доктор Гарднер проводил ее столько раз, что она стала для него рутиной. Это видно. Ощущается. Не знаю, как объяснить… Доктора Гарднера окружает аура спокойствия и уверенности, которая говорит: все под контролем.

Наступает время для соединительных швов.

– Доктор Брукс, замените меня.

Кивнув, Нэш продолжает вместо него операцию. Левое и правое предсердие, легочная артерия, аорта – теперь все они соединены.

Сердце на месте. Все четыре его полости раскрыты. Едва осмеливаюсь дышать, пока кровь, согреваясь, проходит через новое сердце. Тихо. Кажется, время остановилось. Мы стоим перед маленькой девочкой и смотрим на ее донорское сердце, которое вот-вот забьется.

Но этого не происходит.

Спокойствие и уверенность доктора Гарднера, которые окутывали нас как теплое одеяло, исчезли, словно их унес штормовой ветер. Доктор Гарднер начинает делать прямой массаж сердца, пытаясь запустить его, но ничего не происходит. Абсолютно ничего.

– Ну давай, – шепчет он, не прекращая манипуляции, затем стимулирует сердце электрическим током, чтобы оно снова заработало. Но я уже смотрю на стоящего у операционного стола анестезиолога, ожидая его сигнала.

Я молюсь богу, в которого не верю. Молюсь так истово, как только могу.

И когда сердце делает первый удар, когда анестезиолог кивает и подтверждает, что все в порядке, меня охватывает такое облегчение, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не бросить крючки и не спрятать лицо в ладонях.

Сердце бьется и трепещет. Оно живет.

Рия жива. Рия будет жить. От счастья у меня на глазах выступают слезы, но я пытаюсь их сдержать. Не время и не место плакать. Нельзя расслабляться. Надо дистанцироваться. В операционной нельзя руководствоваться чувствами. Это одно из первых правил, с которыми знакомят будущих врачей.

– Похоже, все хорошо.

Отключаем аппарат искусственного кровообращения, извлекаем трахеостомическую трубку, гемостаз – и доктор Гарднер соединяет грудину стальной хирургической проволокой.

– Доктор Брукс, зашейте грудную клетку.

Нэш стежок за стежком накладывает швы, умело и аккуратно.

Раздается писк. Это сигнал тревоги.

– Фибрилляция желудочков, – шепотом говорю я, не желая в это верить.

– Дефибриллятор! – приказывает Нэш.

Заряжаем его.

– Разряд! – Щелчок.

Ничего не происходит.

– Еще разряд! – командует Нэш, и я делаю шаг назад. – Всем отойти!

Сердцебиение стабилизируется. Делаю судорожный вдох. Потом еще один, и еще. Приборы пищат снова. Этого не может быть…

– Проклятье! – шипит Нэш. Доктор Гарднер хватается за дефибриллятор, но анестезиолог качает головой.

Остановка сердца. Возбужденные голоса.

Пытаюсь делать, что говорит доктор Гарднер. Я хочу помочь, хочу быть хорошим врачом, но ноги отказываются двигаться. До меня доносятся отдельные слова, «адреналин», «глюконат кальция», но вскоре мысли и шум крови в ушах перекрывают остальные звуки. Я стою и смотрю, как все стараются спасти Рию, как сражаются со смертью, но единственное, с чем могу сражаться я, – это приступ тошноты. А потом все заканчивается.

Шум, суета. Все заканчивается.

– Время смерти: двадцать три часа восемь минут, – объявляет доктор Гарднер. Он покидает операционную с опущенной головой, и видно, насколько ему тяжело. Поэтому он не смог работать в педиатрии. А я? Чувствую, как в стене моего самообладания появилась первая трещинка. По щеке катится слезинка. Нэш поворачивается и смотрит на меня взглядом, полным сожаления и грусти.

Теперь меня ничего не держит и я больше не могу сохранять самообладание. Поначалу мои движения неловкие, скованные, но потом становятся все быстрее. Выбегаю из операционной, оставляя всех позади, и останавливаюсь только в коридоре, когда практически натыкаюсь на стену. Стянув маску и шапочку, со всхлипом бросаю их на пол и прижимаюсь лбом к стене. Мне все равно, увидит меня кто-нибудь или нет. Мне все равно.

Я чувствую, как разваливаюсь на части.

С трудом могу дышать, перед глазами все кружится. Да, земля продолжает вращаться. Но не для Рии.

Руки сжимаются в кулаки, глаза горят, в горле першит, тело охвачено огнем, и я не понимаю, почему меня трясет.

Я не виновата. И никто не виноват. Я просто находилась в операционной, но из-за того, что это Рия, виню себя.

Я плачу, кажется, целую вечность.

Через некоторое время чувствую прикосновение к плечу. Вздрогнув, быстро вытираю слезы и оборачиваюсь.

Нэш.

Я пытаюсь собраться, чтобы он не увидел, насколько мне плохо.

– Лора… – зовет он, и я вижу, что ему тоже больно. Но его боль другая. Боль вообще всегда разная. Она может быть одинаково сильной, но разной по сути. У боли и любви много общего.

Поднимаю голову и, когда Нэш берет меня за плечо, не отстраняюсь. Он скользит рукой по моей руке и дотрагивается до пальцев, молча спрашивая разрешения.

Судорожно дышу.

– Со мной все хорошо.

Нэш грустно улыбается.

– Из тебя ужасная лгунья.