Большие неприятности

Дядю Сашу, безуспешно учившего меня когда-то плавать, я избегал. Но на этот раз он приманил меня, обещав познакомить с настоящим летчиком. Учтите: в те годы летчик котировался, пожалуй, выше, чем сегодня космонавт.

Знакомый летчик и даже вроде друг дяди Саши жил в Томилино. Мы ехали туда пригородным паровичком, тащившим глазастые, как гусеницы, зеленые вагоны. От платформы надо было идти лугом, по белой, хорошо натоптанной тропинке-макаронине. Первым шагал я, следом дядя Саша. Мы не разговаривали. Я нюхал загородную све­жесть и глазел по сторонам. Минут через пятна­дцать показался поселок. Мы были совсем у цели, когда я увидел: впереди, на глазах у всего честного народа — пушистый, усатый барин-кот и серенькая неказистая кошечка.

Был я глуп, но не настолько, чтобы совсем не догадываться, чем заняты кошки. Остановившись, я спросил дядю Сашу, но вовсе не ради уста­новления истины, а с тайной целью — загнать его в угол:

— Дядя Саша, а что это кошечки делают?

— Котят делают, — не сбавляя шага, ответил дя­дя Саша и продолжал свой путь.

Я поплелся сзади. И мучился: мне было кошмар­но стыдно. Не за кошек, не за дядю — за себя!

Светлейшая голова, взращенная авиацией, наша общая гордость — Антуан де Сент-Экзюпери заме­тил однажды: дети должны быть очень снисходи­тельны к взрослым...

Спору нет, желательно!

Но вот беда — к кому обращен призыв?

К детям? Но едва ли сыщется во всем свете ребенок, способный понять, почему он должен щадить взрослых? Тех самых, что так порой жесто­ки и бесцеремонны с ними.

Ко взрослым? Но с ними,, Пожалуй, поздно гово­рить о детской снисходительности. Тут, что на­зывается, поезд ушел, и рельсы разобрали.

Я тоже был маленьким.

Помню: звонил телефон, у отца неприятно зао­стрялось лицо, он почему-то понижал голос и говорил матери:

 — Для всех, кроме Карпова, я только что ушел! — и смешно показывал пальцами, как он

якобы перебирает ногами, где-то там — вдалеке от дома.

А меня за вранье — отец всегда говорил: за уклонение от истины! — били железной канцеляр­ской линейкой. Били непременно по голому за­ду — так требовала семейная традиция, фамильный ритуал, освященный опытом предшествовавших поколений.

И не только в нашей семье жили не по правде: говорили — одно, а делали другое... Не понимали, что хорошо, а что плохо? Еще как понимали, иначе бы не притворялись и не скрывали свою жизнь от посторонних!