Большие Поляны

Уфимцев встал. Он обвел глазами зал, увидел брата Максима, сидевшего позади всех, тетю Соню с доярками и среди них Лидку, свою племянницу, табунок парней у окна, шалашовских мужиков, Пашку Семечкина, братьев Федотовых, плотника Микешина на передней скамье, рядом с ним Дашку Лыткину. Все они глядели на него, ждали, что скажет.

— Есть предложение, — сказал Уфимцев, — продать государству сверх установленного плана двадцать тысяч пудов зерна.

Зал охнул. Векшин, диковато закатив глаза, захохотал:

— Под метелку, значит? — спросил он громко, чтобы все слышали. — Вот это председатель! Ничего не скажешь, заботится о колхозниках.

— Мы можем продать эти двадцать тысяч пудов, — продолжал Уфимцев, не обращая внимания на слова Векшина. — Можем продать...

— Сломали нашего Егора, — сказал кто-то из женщин. И опять в зале завздыхали, заохали.

— А нам что останется? Опять одни отходы? — выкрикнул Максим.

— Зачем отходы? — возразил Уфимцев. — Зерно, определенное на трудодни, будет не тронуто. По два килограмма на трудодень, как предусмотрено планом, колхозники получат. Но я не хочу скрывать от вас, придется отказаться в этом году от создания других фондов. Одним словом, мы должны продать все, кроме семян и фонда на трудодни. Вы же слышали, что говорил Торопов.

— Ты же сам нас агитировал, что без зернофуража нельзя колхозное хозяйство вести, — встал за столом Векшин. — А теперь предлагаешь все продать, без зерна колхоз оставить. Какой же ты хозяин своим словам?

Векшин обращался не к Уфимцеву, а к сидящим в зале колхозникам. И по движению среди них, по возгласам было заметно, что его вопрос не остался без внимания, вызвал смятение.

— Разорит он нас, по миру пустит, — прогудела жена Тетеркина. — Жили без него...

— А ты бы, Анисья, помолчала, — крикнула тетя Соня. — Твой Никанор был больно хорош. Он не зорил...

Среди женщин поднялся шум, полетели взаимные упреки. Мужики молчали, не вмешиваясь в перебранку. Молчал и Тетеркин, втянув голову в плечи, поблескивая лысиной.

— Да, придется обойтись без зернофуража, — сказал Уфимцев, когда шум поутих. — Зато нынче у нас сена вдоволь, не как в прошлом году, скот голодать не будет.

— Интересно! — усмехнулся Векшин. — Очень даже интересно получается: то без зернофуража нельзя нам дальше жить, то без зернофуража хорошо проживем... Вот какой круговорот у нашего председателя!

Собрание вновь загудело, послышались возгласы: «Сено — это всем кормам корм», «Сенов нынче хватит...», «Хлеб государству». Уфимцев стоял, слушал гул собрания и не видел, как Векшин, сутулясь, опустился на стул, как Тетеркин глубже втянул голову в плечи.

Поднялся Герасим Семечкин, поправил галстук, потрогал усы.

— Разрешите слово сказать. Если так обстоит дело, если сеном хорошо запаслись, тогда о чем говорить, решать надо. Мы, строители, завсегда...

— Подожди языком молоть, — прервала его Дашка. — Людей сперва послушай, что люди скажут.

— А я не человек, что ли? — удивился Семечкин.

— Ты — правленец, — парировала Дашка. — Простые колхозники пусть скажут.

Герасим сел, обидчиво подергал шеей, словно ему стал тесен воротник рубашки.

Встал Дмитрий Тулупов. Он большой, кудлатый, как бывший большеполянский поп, и голос у него зычный, лесной, гудит, как колокол.

— Дай-ка я скажу... И вправду, что тут долго думать, граждане колхозники! В первый раз, что ли, нам хлеб сдавать. Каждый год сдаем, а с голоду ишшо не умерли. А нынче по два кило сулят дать, какого еще рожна надо?.. Вот мы с братаном пожили по городам, знаем, какая там жизня. За хлебом — беги, за картошкой — беги, за молоком — очередь. А у нас тут все есть, всего хватает. Товарищ из району правильно советует: сдать надо хлеб, пусть рабочие на здоровье едят да товаров побольше делают. А то вот ботинки до стелек износил, а других нету.

И он согнул ногу в коленке, взял в руки ступню в огромном рыжем ботинке, повернул ее, постучал согнутым пальцем по подошве, на которой зияла дыра. Кто-то из парней попросил: «А ты, дядя Митя, кальсоны еще покажи». Вокруг засмеялись. На них зашикали, замахали:

— Будя вам! Анна Ивановна сказать хочет.

И верно: Стенникова стояла, ждала, когда утихнет шум.

— Правильно говорит Дмитрий Иванович Тулупов, излишек зерна следует продать государству, от этой продажи нам прямая выгода. Я вот тут подсчитала. Если продать двадцать тысяч пудов, мы можем получить дополнительно на трудодень не меньше полутора рублей. Это, кроме аванса, товарищи! Значит, у нас в конце года будут гарантированных два рубля, да хлеба два килограмма. Когда мы с вами столько получали?.. И непонятно мне, почему некоторые противятся продаже зерна государству, польза от этой продажи несомненна.

Она посмотрела на Векшина, словно ждала от него возражений, и, не дождавшись, села.

— Ловко ты, Анна Ивановна, наши барыши подсчитала! — крикнула Тетеркина. — Ей что, — повернулась она к колхозникам, — жалованье идет, и не маленькое, проживет и без нашего хлеба. А вот как мы будем жить, ей не знобит и не чешется.

Стенникова вновь встала, лицо ее покраснело от обиды.