Большие пожары

Тот кивнул, даже не кивнул, а только опустил веки:

— Желаю успеха. Увидимся.

Когда они вышли на крыльцо, чуть заметно, к вечеру, лиловел воздух.

— А теперь ко мне,— заторопился Вася.— На индюка.

— Чего-чего?

— В гости, говорю. На индюшатину.

— Ну и ну. Силен Мариманыч.

В конце улицы, не соступив с дощатого тротуара, они шагнули на другой такой же, уже внутрь двора, и здесь яростно кинулся на Сергея здоровый кобель, как будто Сергей один вошел, без хозяина, в полуметре от брюк Сергея тряслась его морда, дальше цепь не пускала.

— С детства на цепи,— объяснил Мариманов.— Озверел.— И крикнул: — Ну! Ты!..

Из просторных сеней вошли в комнату, и Сергей сразу же увидел Петьку Тележко, в белой вышитой рубашке, который сидел, закинув одну длинную ногу на другую.

— Хо! — крикнул Тележко. — Товарищ гвардии сержант! Серога!..

Они тоже, как тогда с Васей на станции, похлопали друг друга по плечу.

— А я думал, ты где-нибудь лечишься у Черного ларя, как собирался.

— Да нет,— вздохнул Тележко,— видишь, здесь. У вас, говорит, плеврит, ерунда. Здоров, говорит, как все равно этот...

— Тоже прыгаешь? Вместе с Васей?

— Я? Ты смеешься! — возмутился Тележко.— Что я, сдурел? Я напрыгался досыта. Курсы кончаю шоферские. Другое дело!

— Вот познакомьтесь,— бодро сказал Мариманов.

— Сергей.

— Учти, Васькин командир! — напомнил Тележко. Она подала руку дощечкой, сказала безразлично:

— Очень приятно,— и сама представилась: — Кларита.

Сергей не расслышал:

— Лариса?

— Кларита!

— Что же это за имя? А сокращенно как?

— Клара.

— А почему тогда не Рита?

Она пожала плечами.

На ней было пестренькое платье и малиновая кофточка, растянутая на груди. Лицо белое, как будто немного рыхлое. Она была одного роста с мужем — для женщины не маленькая. Смотрела и разговаривала подчеркнуто равнодушно, видимо, считая это хорошим тоном. А может быть, она просто хотела оказать: мне совершенно неинтересны все эти старинные друзья и начальники моего мужа. Они мне не нужны, я не хочу, чтобы они опять приходили...

И Сергею это было неприятно.

— А это мать,— сказал Мариманов и, здороваясь с нею (Вася был очень мало на нее похож, видно, все монгольское шло от отца), Сергей сразу вспомнил, что отец Мариманова погиб в сорок первом под Москвой, в Сибирской дивизии.

— Очень рады,— говорила она спокойно и просто.— Мы вас знаем. Василий часто про вас рассказывал, да и писал раньше.

— Ну, спасибо.

Он подумал, что если бы к нему приехали фронтовые друзья, то и его родители встретили бы их тепло и радушно. Нужно им письмо написать, а то беспокоятся, наверно. Да и ему интересно, что там слышно. А обратной адрес указать Васин, на всякий случай.

Совсем уже стемнело, зажгли свет. Окна все были заставлены цветами, но цветы эти не цвели. Над буфетом висел портрет маршала Тимошенко, а на другой стене картина, изображавшая княжну Тараканову в тюремной камере во время наводнения. В буфете цветные лафитнички, «улаженные» чашки, лежащие на боку, по шесть штук на одном блюдце. На крашеном полу — длинные, в разных направлениях половики-дорожки, сшитые из мелких разноцветных лоскутков.

Васина мать и Кларита стали накрывать на стол, подали вазочку с вареньем, с колотым сахаром, чашки. Вася спохватился:

— Нет, нам сперва закусить! — И объяснил Сергею: — Тут в наших местах сперва пьют чай, а уж потом подают закуску и водку пьют. Но мы-то наоборот будем.

— Да, с индюка начнем,— подтвердил Тялежко.

— Какой индюк? Какой индюк? — презрительно спросила Кларита.

— Какой? Да по двору ходит. На носу еще такая красная доработка.

Кларита щелкнула языком:

— Одного зовет на индюка и второго. А щипать будешь? — крикнула она Васе.— А ты будешь? — Петьке.— Или с пеньками есть будете?

— Какие еще пеньки! — упорствовал Тележко.

— Какие? Перо! Видал в мясе черные пеньки? Клещами не выдернешь. Когда на откорм птицу ставят, то через двенадцать дней надо резать или через двадцать четыре, тогда легко щиплется. Понял?

— Ну, ладно, ладно,— сдался Петька,— нам бы и с пеньками этими пошло. Верно, сержант?

Сергей сидел, глотая слюни.

Кларита с недовольным видом подала капусту, сало, соленую розовую рыбу, буркнула:

— Картошка еще не сварилась.

— Ладно, садись, — сказал ей Вася.— Петя, разлей.— Он встал, маленький, трогательный.— Выпьем за нашу встречу,— сказал он смущаясь,— за нашу дружбу.

Чокнулись.

— Ну, ВЦСПС! — подмигнул Тележко, опрокидывая лафитник в рот.

Кларита едва пригубила, Петька стал ее убеждать, чтобы она допила. Вася сказал:

— Ничего, пусть как хочет!..

Мать выпила все.

Водка обожгла Сергею горло. Он старался есть медленнее, брать поменьше, но ничего не мог поделать с собой — все ел и ел. Потом выпили за погибших ребят, потом — «чтобы пушки не ржавели». И Тележко прибавлял почему-то:

— Ну, ВЦСПС!

Кларита допила. Петька сидел, положив руки на клеенку, и на правой руке видна была знакомая наколка — птица и подпись: «Так улетела моя молодость».

— А я смотрю на тебя и никак не могу понять, что же в тебе изменилось. А теперь понял: зубы. Они же были у тебя стальные, а теперь золотые.