Большие пожары

Было уже совсем светло, когда они вышли из вагона. Ясное, с легким морозцем утро встречало их. И было все не так, как представлял когда-то Сергей,— он не остановился, восторженно глядя вокруг, и не в силах сдвинуться с места, нет, он вместе с толпой сразу же рванул к выходу. Один из его попутчиков, смущенно улыбаясь и бормоча: «Мне до Кировской!» помахал рукой и бросился в метро, со вторым они зашли в буфет, выпили по стакану водки и тоже распрощались. Сергей перешел на соседний вокзал, сел в электричку, облокотился на свои «сидора», чтобы но стащили, и задремал. Изредка он вздрагивал, поднимал голову, смотрел в окно, потом засыпал снова.

Он уже давно из писем знал, что живут они теперь не в городе.

3

Его родители были партийные работники. В партию они вступили сразу после революции, вернее, отец даже раньше, перед Октябрем, летом семнадцатого года. Познакомились они на каких-то курсах, уже после гражданской, отец только что вернулся из армии — ходил в синих с кожей галифе и в кубанке, мать — молоденькая, в косыночке — Сергей помнил эту карточку с детства. Учась на курсах, они и поженились. Потом они еще много кончали всяких краткосрочных курсов и школ. Когда родился Сергей, им стало трудновато, но они не унывали, таскали его по общежитиям, с места на место. Потом отца опять взяли в армию, политработником, потом опять демобилизовали. Мать посылали на разные фабрики и в артели, потом она даже была секретарем райкома в Москве. Сережку отдавали в интернаты и в детские сады, он неплохо «разбирался в текущем моменте», где-то у отца хранилась справка, удостоверяющая это (Сережке было тогда пять лет). Потом мать опять таскала его повсюду с собой. На каких он только не бывал совещаниях, конференциях, заседаниях бюро!

Однажды на собрании, когда была партийная чистка, он сидел сбоку, за кулисой, почти на сцене, и рисовал цветными карандашами буржуя, которого бьет штыком красноармеец. Один известный партийный работник, старый политкаторжанин, увидел это, пришел в восторг и поцеловал Сергея в голову. «Это символично,— сказал он,— ночь, партийная чистка, и мальчик со своим большевистским рисунком». В середине заседаний Сергей обычно засыпал и до сих пор помнил, как его тормошили, одевали, везли,— все это в полусне.

Мать была занята постоянно, ее знали, она часто бывала в ЦК, в правительстве, была хорошо знакома с Калининым. Многие друзья юности матери и отца занимали теперь очень высокие должности, но сами они с какого-то времени перестали продвигаться, а наоборот, стали получать назначения все более и более скромные, и постепенно,— а произошло это очень быстро, всего в несколько лет,— растеряли прежние связи и стали совсем незаметными и забытыми. Сначала это было горько и больно, они чувствовали, что с ними поступают несправедливо, хотя не привыкли обижаться на партию, а потом они и про себя смирились с этим, а еще позже даже были рады этому где-то в самой глубине души...

Многие их друзья и боевые сподвижники оказались врагами народа и агентами иностранных разведок.

Был арестован и тот партработник, поцеловавший когда-то Сергея и похваливший его рисунок.

Перед войной они тихо жили в Москве, отца опять мобилизовали, мать нигде не работала, получала пенсию. В июне сорок первого Сергей окончил девять классов и мечтал через год поступить в военно-морское училище имени Фрунзе.

Осенью мать эвакуировалась в Казань, потом переехала в Свердловск, где служил в это время отец. Они пробыли там долго, мать работала в отделе народного образования. Отец попал на фронт лишь в конце войны — в Польшу (в политотдел армии).

В Москве их ожидали неприятности. В середине войны их квартиру занял какой-то тип: не то из жилотдела, не то еще откуда-то. Они писали, но Сергей не понял. У них были соседи, соседям дали другую площадь. Дело в том, что мать не сохранила почтовые квитанции, хотя переводила деньги за квартиру аккуратно. А в домоуправлении было все подтасовано, и новый пьяный домоуправ говорил: «Ничего не знаю!» Вещи их вытащили на чердак, сделали роскошный ремонт и заняли квартиру. Два года ушло на борьбу с этим человеком. Все права и законы были на их стороне, суд четыре раза решал дело в их пользу. Решение обжаловалось, все начиналось сначала. А со стороны их могущественного противника выступали вежливые, хитрые шантажисты, опытные, наглые лжесвидетели. Сам он в суд даже не являлся. Однажды на заседании суда отцу стало плохо. Жить было негде, врачи рекомендовали режим и покой, и, когда взамен квартиры им предложили полдомика за городом — две комнаты, кухня, терраска,— они сдались, согласились. Отец демобилизовался, они оба жили теперь на пенсии, впрочем, вполне приличные.