Большие пожары

Он звонил друзьям и шел к ним в гости со своими сибирскими подарками — кедровыми шишками, иной раз даже с выделанной медвежьей шкурой, ездил в воскресенье к кому-нибудь из них на дачу, ходил там на лыжах. Московскую погоду он переносил труднее, чем сибирские морозы,— из-за ветра. Но все же главным образом развлекался он один. По вечерам он, отдохнув перед этим, приняв душ, гладко бритый, в свежей сорочке, направлялся в Большой, в Художественный или в Малый. Он досконально изучил репертуар этих театров. Днем он гулял, у него были уже выработанные замкнутые маршруты, например до Маяковской, по кольцу до площади Восстания и по улице Герцена — в гостиницу. Потом он лежал на диване и читал, покупал в магазине десяток книг и прочитывал, самые понравившиеся увозил домой. Раз в три-четыре дня он звонил поздно вечером, после театра, Лене, спрашивал: «Соскучилась?» Дома в это время уже начиналось утро. Слышимость была очень хорошая, лучше, чем у него между базой и оперативными отделениями.

Иногда его начинала мучить совесть: вот он проводит отпуск в Москве, а нет, чтобы поехать на родину, в Сухой Ключ. Но с другой стороны, что он там будет делать столько времени? И отпуск у него все же один раз в году. Он ведь был в Сухом Ключе дважды, когда сам выезжал на пожары в тот район,— Сухой Ключ попадал в границы громадной территории, обслуживаемой его базой. Оба раза он, правда, смог там пробыть только по нескольку часов, но повидал родных, и они его повидали — начальник — у него люди, техника, самолеты Времена, однако, теперь были другие, циркуляция, как он говорил, повысилась, один из его дядьев с женой побывал у него в городе, погостил недельку. Впервые родственники видели Лену.

К середине отпуска он по-настоящему отсыпался, и порой ночью ему уже не спалось, он лежал и думал о себе, о своей жизни, о Лене, с которой ему, конечно, очень повезло, о Сухом Ключе, о матери, о детстве. И несмотря на то что он был сейчас в Москве, в прекрасной гостинице, в самом центре, Сухой Ключ не казался ему очень уж глухим и далеким, Сухой Ключ тоже был прекрасен. Он много думал о Мишке, с астрой болью и с тихой грустью вспоминал брата, представлял себе, каким бы он мог быть теперь. Он очень тосковал, что у них с Леной нет детей.

Отпуск кончался. Андрей накупал множество московских гостинцев: сластей и всяких вещей (потом оказывалась, что чуть ли не все это было и у них в городе) и уже торопился, волновался, удивлялся, как это он уехал на такой долгий срок, что это с ним такое.

Приближалась весна. Работали курсы по повышению квалификации летнабов и парашютистов-пожарных. Состав проходил медкомиссии, экзаменовался в классификационных комиссиях. Только после этого Гущин мог продлить им свидетельства. Заключались новые договора с ГВФ, утверждалось раскрепление отделений за летнабами, и уже тогда начиналась подготовка к лету оперативных отделений — забрасывалось горючее, взрывчатка, инструктировалась наземная лесная охрана.

Реки еще были подо льдом, даже на открытых местах еще лежал снег, а вое уже готовилось, накапливалось, собиралось с силами, чтобы преградить дорогу огню, когда он взревет в спелых сибирских лесах.

На базе напряженно шла подготовительная работа. Гущин ставил вопрос о выселении из дома жильцов и других организаций, убедительно ссылаясь на тесноту и невозможность работать в таких условиях. Ему обещали пойти навстречу.

2

Лето было нелегкое, Сергей устал страшно. Но теперь можно было отдохнуть. Он уже привык и втянулся в свою работу, с этого года стал он инструктором парашютно-пожарной службы, старшим в группе из десяти человек, опять вроде командиром отделения. Много прошло времени с тех пор, как послал он родителям первое письмецо отсюда, указав обратный адрес Мариманова. Интересно, что ничего там не было, никто не приходил ни из милиции, ниоткуда. Пацан-тракторист действительно вспахал огород. Родители так и не поняли, что произошло. А он? Жалел ли он, что сорвался тогда и уехал? Кто знает. Трудно прыгать с ПО-2 да и с ЯК-12 (хорошо, сейчас дали «Антона», полутораплан АН-2 — мировая машина, с нее и прыгать сподручней, как из «Дугласа», из пассажирской кабины) и с «Антона» трудно прыгать на крохотный «пятачок» среди ощетинившихся хвойных вершин, в особый грозный мир, объятый вблизи ревущим огнем, неприятно и жутко прыгать туда, словно там идет бой. Трудно идти по тяжелой таежной тропе, таща на себе парашюты, палатку, продукты, взрывчатку, инструмент — все таща на себе. Трудно дышать в дыму, трудно подойти к огню, к кромке пожара, где температура может достигать нескольких сот градусов, где за десять метров от огня загорается одежда и не сразу заметишь пламя в солнечном свете дня.