Большие проблемы маленькой блондинки

— Ты тоже по-прежнему красива, — вдруг обронил Виталик задумчиво и свернул у ближайшего указателя на грунтовку. — Как я по-прежнему сер, так ты по-прежнему красива… Почему ты сделала это, Жанна?! Почему?! Ты же знала, что семьянин из него никакой! Знала, что одной женщиной он никогда не будет довольствоваться, и все равно по-мчалась за ним. Я до сих пор помню твой сдавленный смех, когда ты сбегала следом за ним по ступенькам ЗАГСа! Он до сих пор звучит у меня в ушах, этот твой идиотский смех!!! Уж прости, что я так!..

Зря она все же с ним поехала, вдруг подумала Жанна, продолжая его рассматривать теперь уже в открытую, не прячась.

Что ждала, что хотела получить взамен кем-то украденной у нее Женькиной любви? Что?! Копию неполучившегося счастья? Так вряд ли оно получится. Виталя, судя по всему, не простил ее и не простит.

— Ты не обижайся, милая, — вдруг обронил он вкрадчиво и мягко, сворачивая по грунтовке к лесу. — Я поною немного, потом это пройдет. Ты потерпи. Слишком много всего накопилось во мне. Слишком долго я терпел. Кому-то и когда-то мне надо было все это излить. Время пришло…

Глава 4

Масютин сидел на самом краешке скрипучей гостиничной кровати и, спрятав лицо в ладонях, тихонько скулил. Старые пружины койки дружно поскуливали ему в ответ. Ветер раскачивал оцинкованную вывеску, и все это сопровождалось отвратительным унылым скрипом. В довершение по гостиничному коридору протащилась горничная со своей тележкой, колесики которой повизгивали будь-будь.

Тоска… Тоска, пришибающая к земле, ну хоть вешайся.

Он глянул из-под скрещенных пальцев на свои волосатые ноги в крупных мурашках.

Замерз он, что ли? Странно, что ничего не чувствует: ни холода, ни жара, даже привычного для такого случая похмелья не ощущает. Только боль въедается в душу. Боль вперемешку с тоской, хандрой, страхом и гнетущим ожиданием чего-то еще более страшного.

Хотя и так уже под завязку, куда еще?!

Масютин откинулся назад, намереваясь облокотиться спиной о стену, но не рассчитал — больно стукнулся головой. Тут же выпрямился и стремительно полез на кровать с ногами. Со стоном закутался в тонкое клетчатое одеяло. Потом вдруг замолчал, осторожно выглянул наружу и с болезненным изумлением обвел взглядом гостиничный номер.

Господи, помилуй! Это снится ему? Что он здесь делает? Что забыл в этой дешевой гостинице, койка в которой сдается по триста рублей за ночь? Разве здесь ему место?! Ему! Женьке Масютину — баловню судьбы, любимцу женщин, фортуны и его величества случая!

Как он мог так… облажаться, придурок?! Как мог вляпаться в такое дерьмо, причем обеими ногами?! И увязнуть в нем, и тонуть день за днем, ночь за ночью…

Ладно — сам, семью подставил!!!

Пацанов было жалко, даже больше, чем себя и жены. Жалко и стыдно перед ними. Поэтому и не пришел вовремя, и надрался как извозчик, заведомо задумав не идти с ними вместе на линейку.

Вдруг там встретился бы тот, кто все знает?! Вдруг подойдет и спросит у Жанки, к примеру? А она, как оказалось, ни сном ни духом…

Черт! А может, врет?! Может, это она?! Ревнивая баба — это же очень страшно. А когда ревнивая баба десятилетие держит свою ревность в узде, не позволяя ей вырваться наружу, это страшнее втройне!

Она сказала, а он поверил! Снова придурок. Разве можно бабе верить?! Разве можно…

И тут, снова вспомнив события минувшей ночи, Масютин захныкал. Какая-то странная влага, очень похожая на слезы, застлала глаза. А спазм, крепко сцапавший за горло, подкрался к легким, тиская их и сжимая с такой силой, что дышать стало просто невозможно.

Кто?! Кто мог убить ее?! Она же такая… Такая маленькая была, юная, совсем еще девочка! А этот мужик, что погиб вместе с ней, — почему он?! Почему он?.. Почему этот мужик был с нею, если еще неделю… Нет, не неделю, еще пару ночей назад он — Женька Масютин, — а не кто-то гадкий и чужой, держал эту малышку на руках и…

Масютин с силой вцепился зубами в край одеяла и завыл. Завыл с надрывом, с пугающей его самого безысходностью, потому что вдруг понял, что жизнь-то все — закончилась. Ничего теперь уже хорошего с ним не будет и быть не может. Все, во что верил еще сорок восемь часов назад, благополучно похоронено прошлой ночью.

— Эй! У вас там все в порядке? — в дверь осторожно стукнули раз, другой, помолчали немного и снова спросили: — Может, помощь какая нужна?

— Нет, спасибо, — еле выдавил из себя Масютин. Ответил, чтобы отстали: — Помощь мне не нужна.

Помощь?! Какая к черту помощь?! Что они могут?! Если даже сам Господь сейчас бессилен, что могут простые смертные?! Они способны только… только убить, уничтожить, сжечь. Они могут только это. Это им по силам, а созидать… Созидать — слишком проблематично, слишком обременительно и для падших душ, и для бренных тел.

Масютин завалился на спину, вытянулся струной на кровати и замер, вперив пустой взгляд в потолок.

Почему он сегодня ушел из семьи, собрав вещи? Почему? Ну-ка, ну-ка, покопайся в себе, Женек, подумай хорошенько, почему же ты сегодня ушел от жены? А-а-а, боишься признаться! Правда сокрушающе страшна, так? Именно! Именно…