Большие проблемы маленькой блондинки

Занятие было глупым и совершенно бесполезным. Пока тушили пожар, утолкли всю дачу в радиусе тридцати-сорока метров. Одних пожарных было человек десять. Плюс кое-кто из соседей подтянулся с рассветом. Да и свои особо не стереглись, сновали по участку. Каждый второй курил, так что и с окурками полный провал получался. Но Масютин все равно старательно делал вид, что что-то ищет, хотя ни черта не видел. Земля плясала перед глазами рваным зеленым пятном, изрубцованным серыми шрамами бетонных дорожек.

Скорее бы уж! Скорее бы уж вся эта церемониальная канитель заканчивалась и их развезли по домам. Домой он, конечно, не пойдет, но хоть побудет в одиночестве. И даст волю своему горю, которое рвалось сквозь стиснутые зубы и невыносимо жгло глаза…

— Бутылку водки, — повелел он, сразу же по приезде забежав в дежурный магазин на углу собственного дома. — Бутылку водки, минералку, пачку сигарет, зажигалку и…

— И что еще? — Продавщица, совершенно чумная от бессонной ночи, таращила на него покрасневшие глаза.

— И еще апельсин, — вдруг сказал Масютин, хотя никогда не закусывал водку апельсинами.

Апельсины любила Светка. Любила вдыхать их пьяняще тропический аромат. Любила растирать между ладоней горьковатую цедру. Любила есть их. Сначала сосредоточенно обдирала пористую кожуру и складывала ее в сторонке. Потом делила апельсин на дольки, нарочно вонзаясь длинными ногтями в мякоть, а потом, уливаясь сладким соком, осторожно откусывала от каждой дольки по крохотному кусочку. Она могла полчаса есть один апельсин, а то и дольше. Ела и не могла насладиться.

Он всегда покупал ей апельсины, всегда. Сегодня вот зачем-то себе купил, хотя и знал, что не притронется к нему. Просто не сможет проглотить, когда Светка…

Масютин медленно шел по своему двору, с тоской разглядывая окна их дома, казавшиеся в молочном утреннем свете мертвыми глазницами. Свет еще нигде не горел, все досматривали последние сны, с сонной небрежностью развалившись на подушках.

Жанка тоже, наверное, спит. Спит и даже во сне ждет его возвращения. И пацаны тоже ждут. А он ведь никуда с ними не пойдет сегодня, потому что идти не в состоянии. Идти, улыбаться, отчаянно фальшивя, классным руководителям и по-отечески строго грозить младшему, когда он особо расшалится. Он не сможет, точно. А вдруг кто-то из знакомых, коллег вздумает подойти и про ночной пожар спросить, что тогда?! Он не в силах будет сыграть равнодушие. Он не сумеет быть недоступным для Жанкиного пристального прозрения. Она моментально догадается, что что-то не так.

Пройдя мимо своего подъезда, он дошел до угла дома и повернул по тропинке налево. Миновал детские качели с лестницей. Черт возьми, еще пару лет назад подсаживал на эту лестницу Витька, смеялся с ним наперегонки и думал, что это и есть счастье, а теперь…

Он прошел мимо всего, и мимо воспоминаний о своей семье тоже. Дальше стройными рядами шли металлические гаражи. Возле них Масютин и притулился со своей бутылкой водки, минералкой, сигаретами и апельсином, который никто и ничто, наверное, не заставит его съесть.

Присев на корточки и прильнув дорогим модным пиджаком к шершавому ржавому железу чьей-то «ракушки», Женька в два приема ополовинил бутылку, хлебнул для порядка минеральной воды, хотя совсем даже и не почувствовал привычной горькой крепости, и жадно затянулся.

Сейчас… Сейчас вялый туман окутает его воспалившийся от непереносимого горя мозг, и ему, может быть, станет полегче. Перестанет мелькать перед глазами улыбающееся личико Светки на фоне обгорелых останков того, что когда-то ею было. Перестанет трястись нутро от чудовищной боли, и корчить его, может быть, тоже перестанет. Корчит же, еще как корчит! Как вспомнит…

Масютин снова приложился к горлышку бутылки, громко глотнул пару раз, облил рубашку, черт бы с ней, и снова закурил.

Вот что за дерьмо эта жизнь, а?! Почему если везет, то во всем и сразу. А уж если начинает трясти, то все — пипец — трясет по всем направлениям.

Светка умерла. Умерла страшно, забыв сказать ему самое главное — любила ли она его. Всегда была мила, чистосердечна, искренна, открыта, ласкала его так, что он стонал в полный голос, не стесняясь соседей сверху и снизу на их съемной квартирке.

Умерла, забыв рассказать до конца всю историю своей нелепой крохотной жизни в неполных двадцать лет. Он знал, что она воспитывалась в детском доме. Знал, что существовала какая-то тайна ее рождения или похищения, так ведь и не уточнил, не до того было. Еще знал, что имя и фамилию ей дали там же — в детском доме. Нарекли Светланой Светиной, потому как на вопрос: «Чья ты?» она все время твердила, что она — своя.

Ничего он о ней толком не знал, жеребец чертов. Любил, брал, когда хотел, лелеял, а вот узнать толком не успел. А она ведь однажды как-то обмолвилась…

Масютин даже с корточек встал, вспомнив тот вечер месячной давности.