Большие снега

Вбирает мир твое жужжанье, когда ты медленно взлетаешь
к цветку – мохнатый рыжий слиток, пыльца, прилипшая к губам.
Соединяю звук и образ, тянусь к немеркнущим вещам,
а ты, не думая о счастье, цветок душистый выбираешь.

Привязанная нежной нитью, не можешь взять и улететь.

Мой взгляд пустить тебя не может. С цветка к цветку, как по
ступеням,
взбираешься, то пропадая в густой, колышущейся тени,
то останавливаясь, чтобы жужжаньем праздник свой воспеть.

А может, это жадность – прятать весь урожай в свой тесный улей?

нет, знаю, пиршество – не праздник, оно – великая работа.
Трудись, мохнатая сестрица, пускай ведет тебя забота,
лети над желтыми цветами, как солнцем пущенная пуля.

Дыханье меда, боль усилий – ты б все мне сразу отдала,

сестра усердия, ты знаешь, как достигают перевала.
Но только потянусь погладить, как ты в меня вонзаешь жало,
и это как начало песни, о, падающая пчела!

Стефан Цанев

Дивертисмент

Я хочу рассказать вам историю скрипача,
которую, не без удовольствия,
рассказал его приятель.

Скрипач был странным человеком —

не любил ничего, кроме скрипки,
почитатели досаждали ему,
вся прочая публика – тоже,
поскольку сплошь состояла из почитателей.

Иногда скрипач оставлял город,

и на метеостанции, в скалах,
над хмурой пропастью
играл для себя.
Но, конечно, так ему лишь казалось —
пастухи и крестьяне из семи сел окрест
оцепенело вслушивались в звучащее небо…

Однажды скрипач

решил строить дом.
Некоторые говорили: жена настояла,
другие винили его. Но, так или иначе, скрипач начал строить. Таскал
кирпичи, месил раствор, корчевал корни деревьев;
месяц,
еще пятнадцать дней,
еще неделю,
еще одну.
И если раньше – играл, то сейчас
кирпич… раствор… кирпич… раствор…

И вот дом готов!

Идут гости, идут незнакомые и знакомые, восхищаются домом,
стенами дома, садиком перед домом и деревьями в садике; потом
кто-то вспомнит: «Сыграйте нам».

Скрипач берет скрипку, но руки дрожат, они исцарапаны, пальцы

чужие, скребут, как пила, по струнам…

«Не расстраивайся, – скажут. – Зато дом хорош!»

Что было после —

не знаю,
не спрашивал,
не интересовался.

В глазах моих стынут горы,

и пастухи, и крестьяне из семи сел окрест,
оцепенело вслушивающиеся
в онемевшее небо.

1967–1987

Пляжи на рассвете

* * *

Словно спрут шевелится бухта,
раскачав отраженья буков.

Твои письма – косые буквы,

торжество полоненных звуков.

Твои письма, как россыпь зерен,

пахнут ветром и пахнут морем.

Ветер треплет осенний куст,

как пронзительный знак прощенья.

Твои письма – как мир на вкус

и на первое ощущенье.

Осень