Большое кочевье

Очень любил Николка в такую погоду стоять где-нибудь среди притихших, укрытых снегом лиственниц и, затаив дыхание, слушать снегопад и воображать себя или деревом, или диким зверем. Иногда ему на мгновение удавалось каким-то образом слиться с природой, ощутить себя частицей ее, но ощущал он себя не деревом, не зверем, а птицей, ему казалось, что он, поднявшись в небо, летит над белой землей все выше и выше к солнцу и к звездам… Но это длилось мгновение. Николка вновь опускался с небес на землю, вновь ощущал свое настоящее, противоречивое человеческое естество. Каждое утро пастухи первым делом откапывали придавленную снегом палатку, затем после завтрака, орудуя лыжами как лопатами, принимались откапывать и поднимать нарты с грузом, откопав, уходили на поиски дров. Все сухие лиственницы рядом с палаткой давно уже были срублены и сожжены, приходилось искать сухостоины далеко в стороне, пробивая к ним лыжню-траншею.

Давно предстояло пастухам кочевать в другое место, но куда с таким грузом двинешься? Прежде надо развезти по амбарам большую часть припасенных на год продуктов, но попробуй доберись до амбаров, коли до них и в малоснежье-то дойти — за два дня не управишься, а в такую непогодь пробултыхаешься и всю неделю — оленей измучаешь, себя издергаешь. Уж лучше подождать, пока утихнет непогода.

А снег все сыплет и сыплет с небольшими перерывами вот уже девятый день, точно там, на небе, кто-то упрямо и зло вытрясает его из бездонного мешка.

— Как там сейчас оленчики наши? — то и дело тревожно спрашивали друг друга пастухи.

— Да уж несладко им, верно, — отвечал кто-нибудь уклончиво.

— Да, пургуют оленчики, — торопливо соглашались с ним, и все почему-то тотчас же обращали глаза на Аханю, точно призывая его подтвердить, что олени действительно всего лишь пургуют, но старик хмуро молчал, не нравилось ему лукавство пастухов перед фактом, беду не обманешь, не обойдешь: если пришла к тебе беда, сделав свое черное дело, — встречай ее.

Отлично знают пастухи, что олени не просто пургуют, а давно уже копают в снегу глубокие ямы, чтобы добраться до пучка ягеля. Глубокий, очень глубокий снег! Беда оленям! Беда! Как быть? Куда гнать оленей, чтобы не истощить их, чтобы ни один олень не пропал от голодной смерти? А весна наступит? Много снегу — много воды, опять задача: как обойти непроходимые речки, вспученные вешними водами? Куда кочевать сейчас, чтобы вывести стадо из зоны глубоких снегов? Где лучше всего провести отел? Рано или поздно эти вопросы встанут, и придется их обсуждать, и придется принимать решения, значит, нечего оттягивать, незачем делать беззаботный вид и успокаивать друг друга пустыми словами. Беда на пороге — надо думать, как устоять перед ней, — об этом и думал Аханя, оттого и хмурился.

А вскоре перестали лукавить друг перед другом и пастухи — до лукавства ли тут, если снегопад вот уже одиннадцатый день не кончается, снегу насыпало выше человеческого роста, и неизвестно, сколько все это будет продолжаться. Эдак в самом деле недалеко и до беды. Однако если разобраться, то ведь никакими думами снегопад не остановишь, не отведешь снеговые тучи ни рукой, ни мольбой, ни пушечным громом — хоть криком изойдись, вдребезги разбейся, а будет он сыпать и сыпать до той поры, до которой суждено ему. Значит, сиди и жди терпеливо, не суетись, не изводись понапрасну — утро вечера мудреней.

На двенадцатый день снегопад прекратился. И сразу вокруг засияло ослепительной первозданной белизной. Дохнуло весенним теплом.

После обеда Николка отправился к реке, где намеревался срубить на дрова давно примеченную сухую лиственницу. Он старался пробить лыжню-траншею к сушине как можно ровней, снег был пухлый, легко продавливался, но быстро идти не давал. Николка брел медленно и трудно, как будто по воде.

Добравшись до сухостоины, он обтопал ее вокруг, чтобы удобней было рубить, и уж взялся было за топор, но услышал вдруг лай упряжных собак и голоса людей. Кто-то погонял собак, отчаянно матерясь, четко было слышно постукивание остола о копылья. Звуки доносились со стороны небольшой мари, которая начиналась сразу же по ту сторону речки, за красной гривкой тальников. Марь просматривалась от края до края. Внимательно оглядев ее, Николка не увидел там ничего, кроме белого снега и редких корявых лиственниц.

А собаки между тем продолжали лаять и повизгивать. Каюры покрикивали на собак. Звуки доносились именно со стороны мари, но были слегка приглушены. Еще раз оглядев марь и не обнаружив на ней ничего, Николка, заинтригованный и сбитый с толку, ущипнул себя за подбородок. Но боль от щипка ощущалась — значит, не спит он и эти звуки — реальность. Вот завизжала собака, невидимый каюр сердитым окриком остановил упряжку. Вот опять заговорили люди: о чем — не разобрать, но кажется, они о чем-то спорят. И тут Николка увидел на мари движущиеся черные пятнышки: они то появлялись, то исчезали. «Да ведь это же малахаи каюров!» — приглядевшись, изумился он.