Большое кочевье

Долганов казался человеком степенным, он мог подолгу о чем-то сосредоточенно размышлять, не обращая ни на кого внимания, но, впрочем, если его кто-либо окликал, он тут же охотно отрывался от своих размышлений и обстоятельно отвечал, ответив, с той же легкостью погружался в себя.

Вначале Николка отнесся к нему настороженно, что-то в бригадире не нравилось ему, но вскоре настороженность улетучилась, уступив место уважению и восхищению. Долганов был великолепным прирожденным следопытом, удивительно метким стрелком, и вообще человеком он оказался компанейским, любящим и пошутить. Одно было плохо в нем: во сне он очень громко скрипел зубами, так что первое время пастухи часто просыпались среди глубокой ночи, поднимали головы и недоуменно озирались, но вскоре все привыкли к этому, да и крепок сон у пастухов, измотанных ходьбой по крутым горам.

Нового бригадира оленеводы встретили уважительно — дело свое он знал и, несмотря на добродушный характер, умел в нужный момент как-то незаметно навязывать людям свою волю, но это было в мелочах, а важные дела по-прежнему решались сообща, и главным здесь оставался голос Ахани.

В первый же день Долганов предложил пастухам отбить от основного стада всех важенок и пасти их отдельно, так легче приглядывать за телятами, меньше будут бегать они по пастбищу, меньше будет травм. Пастухи это знали и без Долганова, в старину оленеводы маточное стадо выпасали отдельно, но как-то забылось это со временем, как, впрочем, и многое другое. Выгодность раздельного выпаса пастухам доказывать не нужно было. Но для такой работы надо иметь бригаду из восьми человек: пять человек — караулить маточное стадо, три — пасти общее стадо. Разделяться же на два звена шести человекам означало взять на себя дополнительную, и без того немалую, нагрузку. Пастухи это знали, но немного поразмыслив, согласились.

На следующий день Аханя с Костей откочевали через перевал к бухте Пронькина. На высоком обрывистом берегу, недалеко от гремящего ручья, они поставили палатку. Туда же Долганов и Николка перегнали неделовое стадо.

Ярое солнце сияло в майском небе, как выхваченный из горнила добела раскаленный чугунный шар, оплавляя спрессованный зимними ветрами снег в глубоких распадках, куда он постепенно наметался в течение всей долгой зимы, образуя огромные, десятиметровой высоты, сугробы с многотонными козырьками, которые иногда обрушивались, сотрясая воздух, сминая все на своем пути. Пастухи обходили зловещие козырьки стороной.

Не верилось, что огромные массы спрессованного снега когда-нибудь расплавятся, уплывут водой в море. Но они все-таки плавились с поразительной быстротой: день и ночь гремели на дне распадков бурные потоки вешних вод, которые не утихали даже в туманные дни. Туман приходил с моря. Вначале он появлялся на горизонте узкой белой каймой, которая, медленно расширяясь, превращалась в широкую ленту, и вот уже непроницаемо белая стена стоит против отвесных неприступных скал — белая стена против черной. Кажется, еще немного — и дрогнет белая стена, отодвинется обратно в море. Но — нет: туман мягко проникает к скалам, выгнувшись, ползет по отвесной стене, точно войско на крепостную стену, и вот уже беззвучно сползает в котловину. Вскоре вся котловина окутывается белым туманом. С высоты материкового хребта она становится похожей на белую тарелку. Не отсюда ли название местности?

Удивительное это было зрелище: огромная, укутанная непроницаемым белым туманом котловина, из которой кое-где торчат каменные вершины гор, и над всем этим — чистое голубое небо и ослепительно сверкающее солнце. Более густых туманов Николка в своей жизни не видел.

В июне, закончив отельную кампанию, соединив стадо, пастухи откочевали в долину реки Собачьей. Нужно было отвести Виталия в поселок, а заодно сообщить в правление колхоза результаты отела.

С Виталием ушел в поселок Костя. Обратно он должен был подъехать к устью Собачьей на колхозном катере с членом правления. Пастухи к этому времени намерены были построить для просчета оленей калитку.

В назначенный день во время большого прилива в устье вошел катер.

Вскоре Костя, Ганя и моторист катера сидели уже в чуме, тесно окруженные возбужденными пастухами, и едва успевали отвечать на вопросы. Тем временем Улита проворно разделывала и опускала в кипящую над костром кастрюлю убитых накануне уток. Татьяна помогала ей, стряпала лепешки.

Ганя рассказывал о своем походе в первое стадо в верховья реки Маякан, и чем больше деталей вспоминал, тем веселей и бесшабашней звучал его голос.