Большое путешествие Малышки

- Ты... кто? - спросил наконец старик, когда первый момент замешательства прошел.

- Разве мы с вами на "ты"? - сказала Малышка. И добавила: - Так ведь сказал вам Станиславский, когда вы с ним пили чай? Разве мы с вами на "ты"?

Знала, знала Малышка, кто перед ней! Перед ней был - Сам! Живой и невредимый! Живее всех живых! Разве что здорово постаревший в сравнении со своими парадными портретами.

- Много ты знаешь про Станиславского! - заносчиво сказал Сам и, скосив глаза, глянул на бутерброд с сыром. - Подай-ка мне этого мерзавца!

Малышка отряхнула с бутерброда пыль и подала старику. Тот неторопливо его доел. В это время вернулась Екатерина Петровна. Увидев Малышку, она очень перепугалась, так, что не могла и слова сказать.

- Кто она? - спросил Сам, ткнув в Малышку длинный, желтый коготь.

- Девочка... - сказала Екатерина Петровна. - Из литчасти...

Сам очень расстроился.

- Сколько времени прошло! - сказал он дрогнувшим от расстройства голосом. - Сколько таких надо поставить одна на другую?

- Зачем? - сказала Малышка. - Зачем на меня кого-то ставить?

- Не думай об этом, - сказала Екатерина Петровна, надевая ему на ногу сброшенный ботинок. - Иди, иди отсюда, - сказала она Малышке. - И чтоб ни слова, если хочешь остаться в Театре.

- Пусть она приходит! - сказал Сам капризно.

- Будут возражения, - заметила Екатерина Петровна.

- Плевать мне на них! - он опять сбросил ботинок, запустил его в противоположный угол и стал выкрикивать разными голосами: - Плевать! Плевать! Плевать! - а потом и другие слова. Похуже.

- Когда? - спросила Малышка. - Когда мне прийти?

- В шесть, - сказал Сам.

- Вечера? - переспросила Малышка.

- Почему вечера? Конечно, утра!

Чтобы не опоздать, Малышка осталась ночевать в литчасти. Из старого дивана выпирали пружины и кололи ей бока, поэтому спала она очень плохо, но без нескольких минут шесть она уже поднималась наверх. По фойе перед Музеем быстро бегал Сам и что-то насвистывал. Был он в прекрасном расположении духа.

- Молодец! - закричал он, увидев Малышку. - Точность - вежливость королей! Сейчас мы с тобой чем-нибудь займемся!

- Чем? - спросила Малышка.

- Делать детей я уже не гожусь, - будем играть в карты.

- Я не умею, - сказала Малышка.

- Умеешь. В подкидного дурака все умеют.

- Вы хотите играть в подкидного дурака?

- Чем плохая игра? Не хочешь в подкидного, будем играть в пьяницу.

- Пьяница - это уже совсем для слабоумных...

- Что ты понимаешь в играх!

Играли минут сорок в углу за подиумом, за столом, покрытым старой, потрескавшейся клеенкой. Когда Малышка становилась пьяницей и проигрывала все карты, Сам с чувством, бурно радовался и даже постанывал от удовольствия. Иногда, как бы мимоходом, Малышка скользила взглядом по сторонам. Стеллажи с экспонатами тонули в полумраке и плохо просматривались. В противоположной от подиума стороне была небольшая дверь.

- Все, - сказал Сам, заканчивая игру. - Я устал. Еще придешь.

Приглашение играть в карты Малышка получила еще несколько раз за этот месяц. Все остальное время Сам спал. Вообще, он спал всю зиму и просыпался только в разгар весны. Бывало, он спал годами. Но об этом Малышка узнала немного позднее...

Накануне премьеры Театр как будто сошел с ума... По лестницам и коридорам бегали невменяемые, вспотевшие, растрепанные костюмерши, несшие на вытянутых, растопыренных руках отглаженные костюмы. Сновали плотники, электрики, осветители, бутафоры, гримеры и весь прочий мелкий люд, который, когда приходит время премьеры, совершенно исчезает куда-то, как будто и на свет не рождался, а на освещенную сцену выходит его величество актер, одетый, обутый, загримированный, и на замечательно сколоченной скамейке, под вполне убедительными облаками, чудно освещенный вроде бы закатным солнцем, помахивая сеткой, из которой высовывается аппетитный батон из папье-маше, наивно и высокомерно считает, что Театр - это и есть он сам.

Короче, в Театре творилось что-то невообразимое. Шнип-маленький ходил с ужасным синяком под глазом (говорили, что это ему досталось от Шнипа-большого) и даже немного заикался, Директор похудел килограмм на пять и то и дело поддерживал спадающие брюки рукой, а со стороны буфета в самый последний день, накануне премьеры, раздался грохот - это ломали какие-то перегородки для предстоящего грандиозного банкета.