Большое сердце

— Был, — говорит, — во вражеском тылу. Добрался до расположения штаба. Ночью зашел в штабную избу и скомандовал: «Руки вверх». Полковника и адъётанта — к ногтю. Карты и секретные документы — за пазуху. Выскочил из горницы, а из клети — караул и ординарцы — человек пять. Кинул в них «лимонку», а сам бегу вдоль улицы. Гляжу, у прясла лошадь оседланная привязана. Я на нее и к своим во весь галоп. Вдогонку стреляли, паника поднялась. Кричат: «Красные обошли!» Но я благополучно добрался до передней линии. Здесь свои же меня едва не кончили. Лошадь с первой пули подстрелили. Забрали меня и сомневаются. Я тогда требую: «Ведите меня в штаб к товарищу Азину. Я ему все подробно опишу». Привели меня в штаб дивизии. Азин сидит за столом, выслушал о моих приключениях и тоже сомневается. Тогда я за пазуху и достаю секретные документы. Товарищ Азин взял документы, прочитал их внимательно и даже в лице переменился. По комнате заходил, меня по плечу похлопал и руку пожал… «Спасибо, — говорит, — от имени революционного народа за доблестную службу. Теперь нам известны коварные планы врага, и мы примем меры. Однако, — говорит, — вид у тебя довольно расхристанный и даже папахи нет (а я папаху, действительно, потерял в этой кутерьме). По зимнему сезону так не годится. Вот, — говорит, — тебе от меня за геройство и на память. Снимает с себя папаху и нахлобучивает мне по самые уши. Вот он, азинский подарочек.

И верно: видим мы на нем знакомую папаху. С той поры Петра и прозвали Азиным. А с папахой он не расставался даже летом. Жара стояла, а Петр в папахе щеголял. Васька мне и говорит однажды:

— Ты Петру не верь. Врет он, что Азин ему папаху подарил. Он ее с убитого офицера содрал и наверняка с деньгами. Видел я, как он чего-то зашивал в подклад… Деньги, наверно… Оттого он ее не снимает и, когда спать ложится, в изголовье кладет.

Так это Ваське в башку втемяшилось, что стал он к Петру приставать:

— Поделись, Азин, добычей.

— Какой добычей?

— Деньгами… будто не знаешь.

— Какими деньгами?

— Да которые в папахе у тебя зашиты.

Петр осердился:

— Иди ты от меня знаешь куда… Жадный черт!

Степан Артемьевич туго скрутил цигарки и закурил. Курит, молчит, а мы ожидаем развязки. Канавный Алеша спросил:

— В шапке-то в самом деле деньги были зашиты?

Степан Артемьевич поглядел хмуро и не ответил.

Мимо окон к мартену пробежал состав с мульдами. Никто и ухом не повел: ждали продолжения рассказа.

— Гнали мы Колчака за Каму. Взяли Пермь, Кунгур. К Екатеринбургу уже подходили. Места пошли знакомые. Такой среди нас был подъем духа, что и отдых нам стал не нужен. «Ведите дальше! — кричим командирам. — Отдохнем за Уралом!» Население нас встречало как избавителей: натерпелись от Колчака.

Вот однажды заняли мы деревню. Как же ее название? Но то Кедровка, не то Пихтовка… Забыл. Пришли вечером. Митинг организовали. После митинга «Интернационал» спели, как полагается. Дед Кузьма пуще всех старался, так что на этой почве у него с командиром взвода даже произошел небольшой конфликт. Взводный ему замечание сделал:

— Ты бы, Кузьма Иваныч, потише рявкал. А то народ смущаешь и песню портишь. К тому же и поешь политически неправильно: не работ, а рабов. «Весь мир голодных и рабов». Понятно?

Дед Кузьма обиделся:

— Насчет голоса я, товарищ взводный, не возражаю. Но в отношении слов — мое пение правильное. При старом режиме кто работал, тот и голодал. Это я испытал сам, и учить меня не приходится.

Тут командир взвода приказал нашему звену отправиться в разведку, и прения прекратились. Выпили мы по крынке молока, винтовки на ремень и тронулись в путь.

Летние ночи коротки. Скоро стало светать. Ветерком потянуло, прохладой. Ноги вымокли от росы. От лугов воспарение и запах медовый. Трава в то лето росла буйная, и рожь поднималась густо, шуба шубой. Урожай предполагался небывалый.

Идем мы неизвестными тропами. Петр у нас, как начальник звена, впереди. Поднимаемся с горы на гору. Где лесом, где мочежиной. Жара нестерпимая. К тому же мошка одолевать стала. Васька Змей, как малосильный, заскучал и жаловаться начал:

— В этакую жару маршировать — самое дело… И отчего это все из нашего взвода в разведку посылают. Вчера ходили, третьего дня ходили… А первый взвод на отдыхе и второй на отдыхе.

Петр оглянулся на него и аж зубами заскрежетал:

— Мы, уральские пролетарии, должны быть в данный момент тверже стали, а ты, сукин сын, слезу пускаешь. Вон за тем увалом видать мой родной завод. Там у меня жена с ребенком осталась. И у меня мысли другой нет, кроме того, чтобы как можно скорее освободить их и весь наш Урал от гнета.

Мы поддержали со своей стороны.

— Пока не вынем из Колчака его поганую душу, до тех пор винтовки из рук не выпустим. И ты, Васька, не будь сволочью, не срами нашу пешую разведку своим малодушием…

Васька застыдился, замолчал и про усталость забыл, начал отшагивать — мое почтение… Вышли мы на увал. Действительно, за рекой видать заводские трубы. Пошли согрой. Место веселое — ольха да калина. Только подходим к ближнему кусту, а из-под него двое с винтовками. Беляки!

Петруха скомандовал им: