Большое собрание преданий, сказок и мифов западных славян

как призыв, к деревне близкой.

Вновь спешит толпа людская,

Нынче пятница Страстная,

К храму, вверх, ко славе Божьей,

поспешают все, кто может.

Нежно веет ветер вешний,

он доносит хора пенье:

вновь в костеле вспоминают

об Иисусовых мученьях.

Кромкой леса, вдоль реки

женщина бредет, вздыхает,

тяжелы ее шаги,

словно кто идти мешает.

В горе прожила весь год,

боль идти ей не дает.

Что ж пред нею предстает?

Что ее явилось оку?

Лишь в трехстах шагах от храма

странный камень одинокий

вырос на дороге прямо,

рядом с серою скалою,

словно вечно здесь стоящей,

дверь открыта под горою —

вход пугающий, манящий.

В страхе женщина застыла,

ужас волосы вздымает —

здесь пропал сыночек милый,

но – надежда оживает.

Нет, надеяться не надо,

только как же без надежды?

Ведь прошла кругами ада!

Манит вход ее, как прежде.

Двери снова распахнулись,

зал невиданно прекрасен,

Стены золотом сверкают,

потолок в рубинах красных,

и хрустальные колонны,

отражая свет, сияют,

своды, мрамор пола, арки…

Кто не видел, не поверит:

два светильника у двери,

два огня вовсю пылают,

погасить никто не властен:

левый – лунным полыхает

светом, что дарует счастье,

правый – золотом трепещет,

рыжим, солнечным, опасным.

Сребро слева, злато справа

к потолку огни вздымают,

что мощны и негасимы,

берегут и освещают

клад, от века здесь хранимый.

Ужас женщину толкает,

страх, но и надежда тоже.

Вновь на золото взирает —

неужели снова, Боже,

жажда денег раздирает?

«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»

Глядь, сынок, сыночек милый,

по кому весь год тужила,

к маме тянется руками!

Задыхается, дрожит,

мигом к сыну подбегает

и в объятия хватает,

прочь из зала с ним бежит,

крепко к сердцу прижимает.

Треск-треск! Что это за звуки?

по пятам за ней несется

грохот, ветра вой и стуки,

вся скала теперь трясется,

от себя не отпускает.

«Божья Матерь, помоги мне!» —

молит женщина в смятенье,

за спиной скрежещут стены,

рухнет все через мгновенье.

Вдруг – о, как все изменилось!

Тихо, благость воцарилась.

Это было иль приснилось?

Камень тот же у дороги,

Входа нет, как не бывало.

о страстях Христовых в храме

паства хором допевала.

У нее зашлось дыханье,

вся от ужаса трясется,

у нее одно желанье:

с сыном прочь она несется,

обнимает, прижимает,

сохранит его? Спасется?

Лес уж ближе подступает,

далеко скала – и бьется

у бедняжки сердце громко,

и почти не держат ноги.

Вот и принесла ребенка

от скалы в свой дом убогий.

«Слава Богу!» – повторяет,

слезы счастья щедро льются,

сына милого ласкает,

вместе с ним они смеются.

И целует лобик, ручки, губки —

к сердцу прижимает,

все любуется, вздыхает.

Глядь – блеснуло, зазвенело

что-то в фартучке сыночка —

горстка золотых монеток,

что ему тогда всучила,

чтоб играл один той ночью.

Но ее не занимает

то, что столько горя стало!

Боль и слезы вспоминает,

хоть благодарит немало

Бога за подарок этот.

Ей богатств дороже света,

всех милей сыночек малый —

клад прекрасный, небывалый!

V

Уж давно костел разрушен,

Смолкло колокола пенье,

Где росли когда-то буки,

Догнивают их коренья.

Старец помнит те преданья,

Хоть и канули иные,

Все же люд еще укажет

Те места, где прежде жили.

Если вечером морозным

Молодежь с ним вместе сядет,

Старец с радостью расскажет

О вдове и вдовьем кладе.

Свадебные рубашки

Одиннадцать уже пробило,

а лампа все еще светила,

а лампа все еще горела,

что над иконою висела.

На стенке комнатки низкой

Был образ Девы Пречистой,

Матери Божьей с младенцем Христом,

Как розы бутон с прекрасным цветком.

А перед ликом светлым

девушка на коленях,

лицо к земле склонила,

руки в молитве сложились,

слезы из глаз ее падали,

грудь тоскою теснилась,

плакала бедная девушка,

слезы так и катились:

«Господи! Где же мой батюшка?

Травкой могилка покрылась!

Господи! Где моя матушка?

И та под землею сокрылась!

Сестра и год не прожила,

а брата пуля стерегла.

Когда бы милый рядом был,

отдать бы жизнь хватило сил,

но он давно в чужом краю,

не слышно там печаль мою.

Как на чужбину собирался,

все утешал, все улыбался:

«Любимая, ты лен посей

и понапрасну слез не лей,

а в первый год – пряди, пряди,

и на второй – холсты бели.

На третий – шей и вышивай,

рубашки к свадьбе собирай.

Рубашки только ты сошьешь,

венок из руты заплетешь».

Рубашки те давно я сшила,

в сундук с приданым уложила,

завяла рута на веночке,

а нету, нету все дружочка!

В свете ль бродит он широком,

камнем в море ли глубоком —

где пропал мой ясный свет?

Лета три как вести нет!

Мария, Дева непорочная,

Ты моя защита прочная:

мне верни любимого,

одного-единого,

мне любимого верни

или жизнь мою возьми,

жизнь его – весенний цвет,

без него не мил мне свет.

Мария, Матерь милости,

куда без Твоей жалости!»

Погнулся образ на стене,

забилось сердце в глубине,

лампа, что едва горела,

вспыхнув, сразу потемнела.

То ли буря погасила,

то ль знаменья злого сила!

Слышишь, что там? что за звук?

А в окошко: тук! тук! тук!

«Спишь, красотка, или бдишь?

Что, красотка, не глядишь?

Ждешь меня или забыла?

Тут я, тут, жених твой милый —

Мне верна иль изменила?»

«Ах, мой милый, жизнь моя!

Я молилась за тебя!

Моя мольба тебе подмога,

за тебя прошу у Бога!»

«Брось молитвы! Встань, иди,

впереди вся ночь в пути.

Месяц светит нам в подмогу.

Ну, невеста, нам в дорогу!»

«Боже правый! Ты о чем?

Да куда же мы пойдем?

Воет буря, ночь темна,