Большое зло и мелкие пакости

— У меня даже нет ключей! — очевидно, собравшись с силами, снова завизжала она так, что у капитана зазвенело внутри головы. — Арни никому не давал ключи! Чтобы взломать этот сейф, пришлось бы выбить всю стену, бетон, железо, железобетон! — Все-таки она еще плохо соображала. — Он говорил, что ни один банк не обеспечит ему такой безопасности!

— Тем не менее драгоценностей нет, и ваш Арни умер, — сказал Никоненко насмешливо. — Вот вам и железобетон. У кого опись драгоценностей?

— У нотариуса. Сейф нельзя открыть. Он все завещал этой стерве и ее ублюдку, а я бы ни за что не отдала! Ни за что! Я опротестую завещание, и ей придется все вернуть! Все, все вернуть мне! Это она украла, она, я знаю!

Гребенка выскочила и покатилась по полу, седые космы повисли по обеим сторонам желтых, как сушеный абрикос, щек. Она запустила руки в волосы и с силой дернула себя, как будто намеревалась выдрать клок побольше.

— Жена вашего брата приходила к вам после того, как он умер?

— Что?! — взвизгнула Инесса. — Да она не смеет даже мимо этого дома ходить, потому что я ей сразу в рожу вцеплюсь! И она это знает! Она сука, ничтожество, дрянь! Он все оставил ей!.. Это она, она украла!

— Как она могла что-то украсть, если даже в квартиру никогда не входила?

Инесса перестала рвать на себе волосы и уставилась на Никоненко. Глаза у нее были совершенно безумные.

— Это она тебя подослала! Она?! Признавайся! Это ты украл моего Фаберже?!

Никоненко вздохнул, обошел кресло, в котором надрывалась обкраденная сестра гения, и по темному коридору выбрался из квартиры.

Вода на кухне продолжала литься в раковину, заваленную грязной посудой.

* * *

Потапов приехал к Маниному дому в десятом часу.

— До завтра, Паша, — попрощался он и выволок из салона портфель и пакет с едой. В пакете было мясо и крошечный лоточек с земляникой, которая так пахла, что у голодного Потапова всю дорогу кружилась голова.

— Завтра как обычно, Дмитрий Юрьевич? — спросил водитель, перегнувшись через сиденье и придерживая дверь.

Потапов кивнул. Ему даже думать не хотелось о том, как водители и охрана относятся к его внезапному переселению с дачи на Николиной Горе в спально-районную хрущевку.

Больше того, ему не хотелось думать о том, как к этому относится он сам. А также родители, Зоя, домработница Лия Мамедовна, брошенная в одиночестве на даче, замы, которым — Потапов был в этом уверен — всем моментально доложила их личная контрразведка, председатель правительства, которому доложили потаповские замы, министр МЧС, с которым Потапов дружил.

Поначалу еще можно было списать собственный благородный порыв на чувство вины и тонкость натуры. Предлог довольно хлипкий, но все-таки предлог. После того как выяснилось, что мишенью был вовсе не Потапов, а именно Маня, и этот предлог исчез.

Следовало бы закончить с “досадным недоразумением”, тем более гражданский долг был выполнен с лихвой, повстречаться с министром МВД, попросить его обратить особое внимание на это дело, сменить охрану в больнице, проворонившую все на свете, преподнести своей зачуханной пострадавшей однокласснице какой-нибудь сувенирчик на память и отбыть с Зоей на недельку на Мальдивы — отдохнуть от трудов праведных, полежать на солнышке, прийти в себя.

Вместо этого Потапов продолжал каждый вечер таскаться к Марусе.

Зачем он все это затеял? Если уж чувство ответственности так взыграло, куда проще было нанять охрану и заставить ее дежурить в больнице.

Раздумывая так, Потапов нехотя поднялся по лестнице и вошел в Манину квартиру очень раздраженным.

Медсестрица встретила его в похожей на гардероб, прихожей и, добросовестно тараща глаза, доложила, что “день прошел нормально, больная чувствует себя хорошо”. Потапов медсестрицу отпустил, посмотрел в пакет, на свое мясо — его еще нужно было жарить, а есть хотелось невыносимо, — пришел в еще большее раздражение и заглянул в комнату, где лежала Маня.

— Ты как? — спросил он и потянул с шеи галстук.

Завтра нужно отправить водителя на дачу за другим костюмом и галстуком. Это невозможно — третий день один и тот же галстук, и рубашку он вчера сам стирал в розовом пластмассовом тазике, а утром гладил на шаткой гладильной доске. Вспомнив про тазик, Потапов внезапно развеселился.

— Митя, ну зачем ты опять приехал? — пробормотала Маруся. Увидев Потапова, который развязывал галстук, она покраснела так, что в ушах стало горячо. — Я уже отлично себя чувствую. Мне ничего не нужно. Правда. Езжай домой.

— Мань, замолчи, — не повышая голоса, сказал он из соседней комнаты, — не нервируй меня, я и так нервный.

— Федор звонил, — зачем-то сказала она, — господи, мне так стыдно! Я лежу тут, как дура, а за мной все ухаживают! Алинка Федора родителям пристроила, ты зачем-то ездишь каждый день. Митька, я чувствую себя свиньей! — крикнула она в сторону двери.

Показался Потапов в джинсах и майке с надписью “1950” поперек хилой груди.

— Я понял, — сказал он, — ты мне каждый день об этом сообщаешь. Что я могу сделать, чтобы ты перестала чувствовать себя свиньей?

— Перестань ездить, — сказала она быстро.