Большое зло и мелкие пакости

— Я покурить выбежала, — объяснила Тамара жалобным контральто, — от всех этих дел я чуть в обморок не упала, честное слово!.. А вы как, Мария Георгиевна? Получше? — И, повернувшись к Никоненко могучим бюстом, пояснила: — Мне даже пришлось Марии Георгиевне валокордин накапать, она так переживала. И все остальные… переживали. Ужас какой!

У нее были черные горячие глаза, круглые и любопытные, никак не соответствовавшие общему внушительному облику, и она совсем не казалась испуганной. Ей любопытно, определил Никоненко. Любопытно и не страшно. Жалобное контральто — для него и для директрисы.

— А как вас зовут? — спросила Тамара, обливая его горячим взглядом быстрых сорочьих глаз. — Меня зовут Тамара Селезнева. Раньше я была Уварова, а еще раньше Борина.

Вопрос был задан тоном девчонки, которая только что приехала в пионерлагерь и многого ожидает от предстоящего лета. Игорь смотрел на нее во все глаза.

— Меня зовут Никоненко Игорь Владимирович. Я из уголовного розыска.

— Ты расскажи про записки, Тамарочка, — распорядилась директриса, у которой многолетняя привычка командовать взяла верх над страхом перед милиционером, — про записки и про то, как ты Дмитрия Юрьевича приглашала.

В одну секунду Тамара из лихой пионерки превратилась в добропорядочную активистку школьной самодеятельности, повернулась к Никоненко и вздохнула глубоко, как бы приготовляясь выложить как можно больше ценных сведений, но вновь появившийся вместо Никоненко Федор Иванович Анискин, деревенский детектив, ее перебил.

— А что там на улице? — спросил он самым задушевным тоном. — Все еще дождь?

— На улице? — переспросила сбитая с толку активистка. — На улице… да, дождь.

— Люблю дождь, — объявил “Анискин”, — после весеннего дождя все в рост пойдет. Хорошо!

Директриса и активистка переглянулись с недоумением, но недоумение у них было разное — у директрисы жалобное и неуверенное, а у Тамары бойкое и, пожалуй, веселое.

Э, милый, да ты совсем дурачок, вот как переводилось ее недоумение.

Ну что ж, решил Никоненко, для начала неплохо.

— А вы с Потаповым в одном классе учились? — продолжил “Анискин”, понизив голос на слове “Потапов”.

— В одном, — согласилась Тамара, — только он тогда совсем не такой интересный был. Все английский учил и какие-то книжки читал. Мы на него и внимания почти не обращали. Он в нашу компанию не вписывался. Он такой… ботаник, знаете?.. У нас их таких двое было — он и Маруська Суркова, — тут Тамара слегка хихикнула, и Игорь Никоненко внезапно понял, что в десятом классе она была неотразимой, и всякие “ботаники” ее совершенно не интересовали. — Мы ее звали “моль бледная”. Ой, господи, — она там в больнице кровью истекает, а я…

— С кем вы договаривались о приезде Потапова? С секретарем или помощником?

— Сначала с секретаршей, а потом с помощником, — охотно объяснила Тамара, — секретарша сказала, что приглашение он получил, но никто не знает, поедет он или нет, и до последнего дня никто этого не знал, а сегодня мне сказали, что он не приедет. — Она вдруг остановилась и вперила в Игоря свои угольные глазищи: — Господи, неужели это было только сегодня?

— Как же не приедет? — спросил Анискин-Никоненко с чистосердечным изумлением. — Ведь он же приехал!

— А говорили, что не приедет! Что у него в программе на сегодня такого мероприятия нет! Да мы уже и не рассчитывали, а он взял и приехал! А тут такое!.. Кошмар, да?

— Кошмар, — согласился Никоненко. — Мария Георгиевна, вы пройдите пока в учительскую, вон сквозняк какой, мы вас совсем простудим. А я пока окошко прикрою…

— А когда можно будет… домой? — спросила директриса и посмотрела почему-то на Тамару, как будто это она должна была отпустить ее домой.

— Скоро, — пообещал Никоненко, — уже скоро. А вы присядьте, Тамарочка. Ничего не поделаешь, придется вам со мной поговорить, без вас не разберусь.

— Конечно! — воскликнула Тамара с энтузиазмом. — Конечно, сколько хотите!

По правде говоря, он не хотел нисколько. Больше всего на свете он хотел, чтобы в Москве вообще не существовало этой растреклятой школы, и “самого Потапова”, и промахнувшегося стрелка. Сидел бы сейчас Игорь Никоненко в квартире у дорогого друга Павлика, пил бы французский коньяк с лимоном, заедал бы чем-нибудь вкусным и в сто первый раз выслушивал блаженные Павликовы завывания о том, как у него сегодня родилась девочка и ему сразу дали ее подержать.

От этих мыслей в его животе вдруг стало как-то особенно пусто, а на душе тоскливо.

Что-то он разыгрался в “деревенского детектива”. Не ко времени. Сейчас пожалуют “федералы”, и цена всем его играм станет — грош.

— Ящик с письмами — чья идея? — спросил капитан Никоненко, и тон его нисколько не напоминал тон Федора Ивановича Анискина.

— Это… моя, кажется. А что? Что-то не так? Я подумала, что это будет здорово и всем понравится — вдруг кто-нибудь в любви признается или еще что…

— Что?

— Ничего, — вдруг смутилась Тамара, — просто… интересно.

— Интересно, — согласился Никоненко, — только почему вы эти интересные записки так и не раздали?