Большой дом

Адам проголодался. А мне было все равно, куда ехать, лишь бы не в гостиницу. Я все пыталась понять, что произошло. Кто такая Лия Вайс? Почему я так беспечно поверила всему, что она рассказала? Ведь она не привела никаких доказательств, а я с такой готовностью отдала ей стол, у которого провела, согбенно, всю сознательную жизнь! Неужели я просто жаждала от него наконец избавиться? Да, верно, я всегда считала себя не владельцем, а опекуном и знала, что рано или поздно кто-то за этим столом придет, но в сущности, это была удобная сказка, которой я отгораживалась от необходимости принимать решения и нести за них ответственность, эта сказка — как и многие другие мифы моей жизни — оставляла впечатление неизбежности, а на самом деле я твердо верила, что так и умру за этим столом — моим наследством, моим брачным ложем, так почему, собственно, не моим катафалком?

Адам привез меня в ресторан на улице Соломона, где у него имелись приятели среди официантов. Они похлопали его по спине и смерили меня оценивающими взглядами. Он ухмыльнулся, что-то сказал, и они расхохотались. Мы сели у окна. Снаружи, на балконе, нависавшем над узкой улицей, на старом матраце сидели мужчина и мальчик: отец, приобняв сына, о чем-то с ним разговаривал. Я спросила Адама, что он сказал своим друзьям. А он с горделивой полуулыбкой озирал зал. Как ни абсурдно это звучит, он проверял, отметили ли другие посетители, что он пришел в ресторан со знаменитостью. Меня кольнуло: я же его обманываю! Но признаваться было слишком поздно. Да и что сказать? Что мои книги никто не читает и, возможно, их скоро перестанут издавать? Я им сказал, что ты пишешь обо мне книгу. Он сверкнул белоснежными зубами. Потом он прищелкнул пальцами, и его друзья со смешками и улыбочками принялись метать на стол еду, а потом еще и еще — кучу тарелок с едой. А потом еще. Они оглядывали меня с головы до ног и явно забавлялись, словно подозревали о моем отчаянном положении, да и о друге своем знали что-то, что оставалось для меня неведомым. Они наблюдали за нами из дальнего угла, от кухни, и радовались за приятеля, подцепившего эту пожилую тетку, богатую и знаменитую американку, а потом Адам снова прищелкнул пальцами, и официанты подскочили к нам с бутылкой вина. Он уплетал за обе щеки, словно отъедался после долгих лишений, и наблюдать за ним было одно удовольствие, ваша честь, просто откинуться в кресле с бокалом вина и любоваться его красотой и голодной жадностью. Когда трапеза завершилась, причем Адам съел все практически в одиночку, его друзья положили передо мной счет, и я увидела, что вино они нам подсунули самое дорогое. Пока я возилась с деньгами, пытаясь выбрать правильные купюры и правильно их отсчитать, Адам, пожевывая зубочистку, подошел к приятелям, и они снова принялись скалить зубы. Встав, я поняла, что вино ударило мне в голову. Я вышла из ресторана следом за Адамом и знала, что он чувствует, как я пожираю его взглядом, как хочу его… Хотя добавлю в свою защиту, ваша честь, что меня снедало не только плотское желание, но и нежность — мне хотелось утишить боль, которую я однажды подсмотрела на его лице, прежде чем он стер эту боль рукавом. Подмигнув, он кинул мне шлем, но я знала, что эта дерзость напускная, что на самом деле он неуклюж, не уверен в себе, и именно такого, неуклюжего и робкого, мне хотелось привести в свой гостиничный номер. Но у порога гостиницы, когда я не успела еще подобрать нужные слова, он объявил, что у какого-то друга одного из его приятелей-официантов есть письменный стол, и если я хочу, завтра можно съездить на него посмотреть. После чего он целомудренно поцеловал меня в щеку и уехал, не сказав, во сколько заберет на следующий день.