Большой дом

Потом я долго шел пешком, помню лишь, что на небе только занимался поздний зимний рассвет. В итоге до места я добрался раньше девяти, хотя Элси Фиске пригласила меня к десяти. Отчего я всю жизнь везде прихожу загодя и застенчиво жду на углу, у двери, в пустой комнате, и чем ближе смерть, тем раньше я прихожу, тем дольше готов ждать? Быть может, это дает мне обманчивое ощущение, что впереди еще полно времени, что можно еще многое успеть? Это был двухэтажный таунхаус, и отличить его от стоявших в ряд собратьев можно было разве что по номеру у парадной двери: те же унылые кружевные занавески, те же металлические перила. Моросил ледяной дождик, и я, чтобы не замерзнуть, ходил взад-вперед по противоположной стороне улицы. Смотрел на эти кружевные занавесочки, и меня мутило от чувства вины. Мальчик мертв, рассказ, которого я жду от миссис Фиске, кончится плохо. Долгие годы Лотте скрывала от меня эту часть своей биографии. Мысли о ребенке ее мучили, но она не позволяла им вторгнуться в нашу жизнь. Нарушить наше счастье. Да, жизнь и счастье всегда были «наши». А ей досталось бремя молчания, и она несла его — немереное, неподъемное — совсем одна. Одна — как атлет на помосте. Ее молчание было произведением искусства. А я вздумал его разрушить.

Ровно в десять я позвонил в дверь. Говорят, мертвые уносят свои тайны с собой в могилу. Так ли? Может, тайны мертвых вроде вируса и всегда находят себе нового носителя, чтобы не умереть с предыдущим? Нет, ни в чем я не виноват. Просто немного тороплю неизбежное.

Занавески, как мне показалось, колыхнулись, но дверь отворилась не сразу. Наконец послышались шаги, в замке повернулся ключ. На пороге стояла женщина с седыми волосами. Наверно, распусти она их — закрыли бы ее целиком, но волосы были подобраны и заколоты сзади в пучок, словно она играет в спектакле по пьесе Чехова. Спина совершенно прямая, глаза небольшие, серые.

Она провела меня в гостиную. Я тут же понял, что муж у этой женщины тоже умер и она живет одна. Видимо, одинокие люди уделяют особое внимание цветовой гамме, оттенкам и даже звукам и их отголоскам в своем пространстве. Она усадила меня на диван. Поверх покрывала с кистями — россыпь подушечек в виде собак и кошек. Я сел среди них, и парочка вывязанных крючком животных тут же скользнула мне на колени и уютно там устроилась. Я погладил черную плюшевую собачонку. На столе стоял чайничек и какое-то угощение, но миссис Фиске долго не наливала чай и, когда она наконец собралась это сделать, чай уже заварился слишком крепко. Как мы начали говорить, не помню. Вот только что я знакомился с вязаной собачонкой-спаниелем, а вот мы уже оживленно беседуем. Оказывается, оба мы очень давно, сами того не подозревая, ждали этого разговора. Я скоро понял, что гостиная заполнена самыми разными представителями собачьих и кошачьих, не только питомцами-подушечками: все полки заставлены фигурками, все стены увешаны картинками. И в этой полной живности комнате мы говорили обо всем без утайки и преград, мы сказали друг другу очень многое и, пожалуй, могли бы сказать еще больше, но связь, что между нами установилась, не отличалась нежностью или, тем более, теплом — в ней скорее было что-то отчаянное. И называли мы друг друга только мистер Бендер и миссис Фиске, никак иначе.

Мы говорили о мужьях и женах; о том, как одиннадцать лет назад ее муж умер от сердечного приступа на стадионе, распевая самую жизнеутверждающую песню Элвиса Пресли; о шляпах, шарфах и обуви умерших близких, которые то и дело попадаются под руку и мешают сосредоточиться; о том, каково возвращать письма «за смертью адресата»; о поездках на поезде; о посещениях кладбища; о разных способах, какими жизнь по капле выжимается из человеческого тела — во всяком случае, у меня создалось впечатление, что мы обо всем этом говорили, хотя, возможно, мы беседовали о том, как трудно выращивать лаванду во влажном климате, а все остальное ушло в подтекст, понятный и мне, и миссис Фиске. Впрочем, нет, не обсуждали мы лаванду, мы вообще не касались садоводства. Горький чай остыл, хотя на чайничке был шерстяной колпак. У миссис Фиске выбилось из пучка несколько седых прядей.