Большой Гапаль

— Замолчите, дочь моя, — оборвал ее Исповедник, — видите, вы же нам мешаете. Закройте дверь.

Крики возобновились, но слышно было, что несчастной уже не хватает дыхания.

— О! — стонала Эмили-Габриель.

— Когда выходит дьявол, — объяснял Исповедник, — самое главное — изгнать его из тела, а он цепляется, не желает выходить, при этом всегда бывает очень больно.

— Какие ужасные крики, ни у одного животного я никогда ничего подобного не слышал.

— Крики — это отличительная особенность человека, животным свойственно молчание, а если говорить о людях, то громче всех кричат проклятые. Заткните уши.

— Я слышу в глубине собственного сердца и крики Жюли, и мольбы Сатаны. Я страдаю и за нее, и за него.

Просунувшись в приоткрытую дверь, Кормилица сообщила:

— Она сейчас прямо как маленький ребенок, ей страшно в темноте, больно, она рыдает.

— Да оставите же вы наконец нас в покое! — воскликнул Исповедник. — В то время как та, другая, рожает дьявола, Мадам производит на свет свою святость!

И добавил, повернувшись к Эмили-Габриель:

— Заклинаю вас, Мадам, оставьте ад, для вас существуют лишь Господь, Рай и Святые!

— Я не могу больше это выносить, — бормотала Эмили-Габриель, — такая боль…

да, боль, которая отпускает по мере того, как сильнее становятся крики, боль, которая через несколько мгновений превращается

… в радость.

— Аллилуйя! — воскликнул Панегирист, широко распахивая дверь, — у нас появилась святая… В самый последний миг, когда все, казалось, было потеряно, когда телесная боль уносила душу и сердце, я увидел, как с небес спускается Ангел, он укротил Дьявола и сбросил его, скованного цепями, на дно пропасти, а Большой Гапаль вспыхнул, как Неопалимая Купина тысячью серебряных звезд, тысячью золотых роз, они омыли рот и глаза Жюли сияющим светом и увенчали ее голову огненным нимбом. В своей сияющей славе она казалась кристальным источником.

Большой Гапаль вернулся к вам, Мадам, — добавил он, протягивая прекрасный бриллиант Эмили-Габриель, — он еще сияет отблеском чуда.