"Большой кризис" в теоретической эволюции П. А. Сорокина

Между тем, лишь в контексте именно такого – принципиального и последовательно продуманного – противоположения циклизма прогрессизму можно правильно понять (и по достоинству оценить, чего у нас до сих пор не произошло) сорокинское толкование "флуктуаций" как "бесцельных", то есть "ненаправленных", циклов. Иначе говоря, циклов, которые невозможно ни нанизать на гипотетический шампур прямой "линии прогресса", ни встроить в воображаемую "диалектическую спираль", также (якобы) ведущую к его, прогресса, "конечной цели". К такому толкованию "бесцельных циклов" Сорокин подходил в процессе работы над проблематикой "Социологии революции", к которой его подталкивала знаменательная "встреча" двух, казалось бы, совершенно разнородных импульсов – практически-жизненного, с одной стороны, и собственно теоретического – с другой. Личный опыт "переживания и изживания" большевистской революции привел Сорокина к убеждению в ее бессмысленности, поскольку сами ее инициаторы пришли в конце концов к осознанию необходимости реставрировать (хотя и под другими названиями) как раз то, с разрушения чего – "до основанья"! – они начинали "мировой пожар". Это ли не фактическое свидетельство объективной "бесцельности" российского революционного цикла, в котором отчетливо обозначились две взаимоисключающие, хотя и предполагающие друг друга, фазы – разрушения и реставрации.

Сорокин-социолог, отличавшийся широчайшим историческим кругозором, не мог не попытаться сопоставить российскую революцию с теми, о которых ему было хорошо известно из обширной западной литературы. А это далеко не одна лишь "Великая французская революция", на которой буквально "зациклились" все российские революционеры (причем, не одной только большевистской ориентации). В ходе постоянных экскурсов в историю, сопровождавших конкретный анализ феномена большевистской революции, Сорокин и натолкнулся на поразившую его сопряженность двух вполне конкретных фактов. С одной стороны, множественности и соответственно разнообразия революций, имевших место в мировой истории, которые тем не менее не противоречили общему выводу о повторяемости этого социального феномена, а с другой – единообразия двух фаз, отчетливо различаемых во всех без исключения революционных циклах: разрушительной и восстановительной ("реставративной").

Согласно Сорокину, структура каждого из таких циклов, фазы которого оказывались "безысходно" замкнутыми друг на друга, исключала возможность представить переход от первой из них ко второй как "линию" или хотя бы "тенденцию" прогресса. Тем менее он считал возможным рассмотрение такого рода циклов в качестве необходимых (или даже важнейших, как считали марксисты) этапов "поступательного развития" человечества в целом. Его характеристика революционных "флуктуаций" как "бесцельных" или "ненаправленных" свидетельствовала об именно таком – и никаком ином – их понимании. Хотя революционные “флуктуации” и повторялись в истории множество раз, по убеждению П. Сорокина, эту повторяемость невозможно рассматривать как "закономерную связь" между ними, тем более, что вообще не имеет смысла говорить об "исторических законах", которые с такой легкостью (и в таком множестве) "открывали" социологи ХIХ в.

Смысл сорокинской постановки вопроса заключался в последовательной радикализации альтернативы, которую вообще не замечают некоторые из наших исследователей: или исходить из признания наличия в общественной жизни "феноменов повторения, колебаний, флуктуаций и циклов", или из (никем еще не доказанного) постулата о существовании, согласно Сорокину, так называемых "тенденций эволюции" (либо "исторических тенденций)", "исторических закономерностей" (либо "законов прогресса и эволюции", "законов исторического развития" и пр.), каковые, по его ироническому замечанию, в прошлом веке насчитывались уже "сотнями" [1, с. 310]. Заостренная формулировка этой альтернативы свидетельствовала о решающем выборе, который сделал молодой автор "Системы социологии", чье теоретическое возмужание, предполагавшее окончательное освобождение от всех прогрессистски-революционаристских иллюзий, совсем не случайно пришлось на годы российского "революционного террора", голода и разрухи.

Тем самым имеется больше оснований подчеркивать важность и значимость идеи циклизма как нового системообразующего постулата, определившего общее направление последующей эволюции зрелого Сорокина. В нем предстали сплавленными воедино, с одной стороны, (существенно скорректированное) мировоззрение ученого, а с другой – радикально обновленная версия конкретно-социологической теории, поддающейся операционализации и открытой для эмпирической верификации в каждом отдельном случае. А, кроме того, необходимо обратить внимание на еще один момент, принципиально важный не только с точки зрения значимости для индивидуальной идейной эволюции Сорокина, но и для оценки его значения в гораздо более широком контексте возникновения и развития на Западе "неклассической" версии социологии, персонифицируемой, в частности, М. Вебером.