Большой куш

Несколько раз он заходил к нам в гости, когда я был маленьким. Сидел в гостиной, подкидывал меня пару раз на коленях, но мать это не приветствовала, поэтому наше общение быстро сошло на нет. Да и не начиналось толком. Мать готовила обед, он ел суп, второе и пил компот. Потом мы пили чай на кухне минут двадцать и мамаша с ним обменивались новостями, кто из их группы куда попал на работу, на ком женился, куда уехал.

Меня не отсылали из дома, не просили посидеть в своей комнате. Он просто уходил после чая, обувшись с помощью специальной пластмассовой ложки и бросив мне «пока, малыш». Со временем и эти посещения прекратились. Директор с мамашей виделись только на вечерах встреч выпускников. Лично я на них не хожу. Не хочу расстраивать себя напоминанием о своих неудачах и том, как «все правильно» у многих моих друзей детства. Они и так отворачиваются, если мы случайно встречаемся в парке, когда их чада бегают по дорожкам, а я, сняв голову Енота, жадно лакаю воду. Потому что опять похмелье, опять жара, опять усталость, опять…

Когда Союз развалился, хозяйственник завода по производству насосов остался без работы, но быстро сориентировался. Что-то продал, что-то купил и приобрел парк аттракционов. Тогда, в начале девяностых, это было смешно. Все мечтали быть бандитами, проститутками и бизнесменами. Что развлечения тоже вполне могут оказаться бизнесом, понимал только он. А еще он понимал, что бизнесом может оказаться что угодно, потому его и зовут бизнес, что в переводе с английского, который он выучил за шесть месяцев, значит «дело». Дело, оно и есть дело, даже если оно крутится в парке на колесе. Так решил директор и сорвал бинго.

Бандиты поубивали себя сами, проститутки переквалифицировались в горничных в Италии и нянек в Подмосковье, а то и в домохозяек и любящих жен в Кишиневе. Жизнь налаживалась. С вращением колеса Времени совпал ход и нашего – «Чертова колеса» парка аттракционов. Парк приносил все больше дохода. Директор процветал.

Моя мать в это время пыталась сложить свою судьбу из случайных деталей. Как я понимаю, она забеременела достаточно поздно. От кого, не очень понятно. Судя по смутным – конечно, иных мне и не выдавали – намекам бабушки, это был человек, которого мамаша тоже давно знала. Но вроде не сокурсник и не соученик. Кто же это был?

Какой-то хер, как говорит мой кореш Снуппи.

И вот, в результате получился я. Папаша куда-то пропал. Единственный раз, когда я получил от матери внятный ответ на его счет, был какой-то Новый год. Мы сидели в гирляндах, мандаринах, надутые, скучали друг с другом, как обычно. Я вдруг спросил ее, где папа. Он уехал на Север зарабатывать деньги, сынок, сказала она, да забыл о нас. Я был достаточно взрослый для того, чтобы она могла это сказать. Должно быть, подумал я, он погиб на войне. Или он летчик-испытатель. Ну, был. И она не хочет огорчать меня тем, что он погиб. А может, фантазировал я, он сидит в тюрьме за Ужасное Ограбление Банка. И на нем кандалы и наручники, и цепи, и он в высокой башне, но роет из нее подкоп ложкой и рано или поздно вырвется оттуда и придет к нам.

Судя по его отсутствию до сих пор, ложка сломалась.

Ну, да и ладно. Должно быть, мы очень смешно тогда выглядели. Мать и сыночек, оба сидят, разинув рты, рядом. И в то же время сидят далеко, бесконечно далеко друг от друга. Вложи им каждому в рот по мандарину, они бы и того не заметили, ха-ха. Я как-то спросил свою мать, о чем ты постоянно мечтаешь? Она посмотрела на меня мутно, как будто на чужого – да мы такими и были, если помните, – и сказала, что ни о чем.

Сдается мне, так оно и было.

Мамаша меня не баловала, но и не зверствовала, в общем, была обычной матерью, а я обычным ребенком. Когда Союз рухнул, она стала торговать на рынке обувью и достигла определенного прогресса. Нам хватало не только на еду, но и на оплату коммунальных счетов. Матери предлагали расширить бизнес и, как тогда говорили, «подняться», но она, скрестив руки на животе – который становился, признаю, все больше – и, глядя в небо, отказывалась. Она никогда не шла к чему-то. Она просто жила.

Теперь я понимаю, что во всем копирую свою мать.

Должен же я копировать хотя бы ее.

Раз уж у меня нет отца, которого я мог бы копировать.

Шли годы. Мать жила, а директор – бился. И он выиграл схватку, разбогатев. Когда он случайно встретился с моей матерью в городе – а девяностые порвали нити между многими, очень многими, – то они мило побеседовали. Я как раз закончил школу и валял дурака. Она попросила пристроить меня на лето кем-нибудь. Он ответил, что может только Крохой Енотом. Так что, в некотором смысле…

Он все равно мой отец, так ведь?

20

Белоснежка, о, Белоснежка, любовь моя. где ты была предыдущей ночью? в чьей постели спала? я знаю, ты невинна. ты будешь весталкой всегда, даже когда стадо самцов пройдется по твоей белой, по твоей нежной, по твоей в синих прожилках под матово-розово-пушисто-сладкой кожей груди.